Дождь за окном колдует: тополиный пух – в грязь.
– Пап, ты обедать будешь? Я тебе борща набрал…
Шуты бегут по улице. Раскрывают зонтики. Опаздывают на работу, торопятся на свидание, в магазин за молоком. Улыбки – грим. Кармин на палец, и уверенным жестом – от уголков рта к ушам. Дома – декорации. За пыльной мешковиной, раскрашенной наспех под кирпич и бетон, нет ничего, кроме еще большей пыли. Страсти тщательно отрежиссированы, гром за Салтовкой ждет ключевой реплики, чтобы грянуть в нужный момент. Бутафорские сумки, коляски из реквизитной. Шуты, шутихи… Бегут, спешат, ждут звездного часа, когда их станут хоронить за оградой. Утирая со щек, измазанных белилами, нарисованные слезы.
Один-одинешенек зритель на весь белый свет.
Я.
– Лера… ты мне не нравишься, Лера…
Конечно, не нравлюсь. Какой жене понравится, если муж пятый день не выходит из квартиры? Пустые бутылки «Холодного яра» и «Пшеничной». Пластиковые баклажки от пива. У меня больничный. Я сошел с ума. Буду валяться на диване, тупо глядя в потолок. Наверное, надо рефлексировать. Пытаться понять. Строить гипотезы или обратиться к психиатру. Поделиться с женой. Не могу. Гипотезы рушатся карточными домиками, рефлексия гаснет, едва вспыхнув – лампочка с надписью «Аварийный выход» перегорела от скачков напряжения. Психиатр страдает в ожидании любимого клиента. Что я скажу доброму доктору? «Они еще танцуют»?
Зашибись, как подытожила бы Лапочка.
Бедная Лапочка. Она тоже ничего не поняла. Посочувствовала. Сказала: со всяким бывает. Сказала: в нашем возрасте… Я кивал, притворяясь смущенным, – как же? опозориться в самый ответственный момент!.. – тайком вставляя ремень обратно в петли. Руки дрожали, полоса кожи делалась скользкой, живой, похожей на змею. Однажды я-зритель прочувствую катарсис до конца. Зайдусь в овациях, сбивая ладони в кровь. Проникнусь восторгом, глядя, как на сцене остывает труп.
Кто малиновку убил? Я, ответил воробей. Лук и стрелы смастерил…
Я?!
Глупости. Я был в зале.
Скажите, пожалуйста, из какого подвала, склепа, бездны берется восторг очищенья, острый припадок духовности, когда мы глядим на насильственную смерть? Хороший парень наконец добрался до плохого. Шпага Гамлета остра. Палач из Лилля сносит голову миледи. Восстанавливает справедливость граф Монте- Кристо. Эсхил, Софокл, Еврипид мочат ахейцев в ахейских сортирах. Голливуд заодно с классиками: крепкие орешки знают, как доставить удовольствие и снять стресс. Телевизор ежедневно, ежеминутно: «В результате взрыва, произошедшего в Саратове, на складе химикатов… на шахте в Донецке… в результате разгона антиправительственной демонстрации на Филиппинах…» Из газет: «Пятилетний людоед, пойманный в четверг с поличным на окраине Нижнего Тагила…»
Уже не трагедия. Даже не драма. Еще не комедия.
Обыденность.
Зрители рукоплещут. Зрители не могут без катарсиса. Привыкли за века.
– Лерочка… Тебе звонили из «Досуга». Что сказать?
– Скажи: я на больничном. У меня приступ.
– Какой приступ?!
– Сердечной недостаточности. У меня острый недостаток сердца.
– Папа… тебе плохо?..
– Хуже. Мне хорошо.
Когда
Валерий Яковлевич, милый друг, пожалте в психушку.
Ваша койка между комдивом Чапаевым и жертвой сексуально озабоченного НЛО.
– Я ходила в церковь. Свечку за тебя поставила.
– Ты сроду не ходила в церковь.
– Ну и что? Мама сказала: поставь, поможет.
Листаю сборник стихов какого-то Вершинина. Семьдесят первая страница, «Скоморохи».
Перечитываю в шестой раз. Нравится. К черту. На вилы. Голых. Битых.
Скоморох, слышишь?!
На вилы.
– Лерочка… Вот, прочитай…
Газета мятая, пахнет типографской краской. «По мнению матушки Епифании, лауреата международной премии Св. Викентия, лицензия Минздрава №145296, большинство людей болеет и страдает от черного колдовства, зависти, злости и ревности окружающих. С Вас, Ваших детей и внуков матушка Епифания с помощью старинных наговоров и молитв снимет порчу и сглаз, проклятия и приворот, восстановит половую активность и удачу в бизнесе».
