– Пошел ты знаешь куда?! Вали отсюда!
Вот и все. Погулял на свободе – хватит. Рано пташечка запела. Воришка, еще не веря своему счастью, медленно пятится к выходу. На страшном, загримированном лице его, сквозь клоунский оскал, робко проступает
– Спа… спасибо! Спасибо!
Он вдруг кидается вперед, быстро целует мне руку (барахло сыплется на плитку пола…) и, развернувшись, со всех ног убегает к дверям. Через миг суматошный топот стихает снаружи. А я стою, как дурак, и тупо прикидываю: что с его добром-то делать?
– Вам помочь?
Охранник принимается рьяно собирать вещи. Сует мне. В портмоне обнаруживается пятидесятидолларовая купюра. Часы? Ручка? Выбросить? Жалко. В милицию отнести? Между собой небось поделят. А надо мной посмеются. Себе оставить? Неудобно, краденое все-таки…
– Вы идете?
– Да, я уже иду…
Надо идти. Смеяться, пить, как ни в чем не бывало.
Надо жить дальше.
– Ух ты! А ну, покажи!
Как у меня за спиной оказался Юрок, выбравшийся в фойе проветриться, я проморгал. Хотя я, когда задумаюсь, могу не заметить даже проходящего в двух метрах Годзиллу. Розового в зеленый горошек. Знаю за собой такое свойство.
Шарик оказывается в загребущих лапах кумира молодежи. Юрок вертит «финтифлюху», смотрит на просвет, цокает языком.
– Где взял, старичок?
– По наследству досталась.
Чистая правда.
– Продай! Я такие цацки собираю.
– Ну…
– Да не жмись ты! За сто баксов уступишь?
Вперед, Валерий свет Яковлевич! Вот он, твой счастливый случай: подмигивает желтым глазом, скалится ободряюще. Давай же, пользуйся! Что ж не радуешься, не спешишь ударить по рукам, не бежишь за нотариусом? Ведь сам человек напрашивается! Другого такого случая не будет.
– Извини, Юрок, не могу. Память… наследство…
Рядом объявляется Наталья. Ее взгляд красноречивее любых слов: что ты мелешь? С ума сошел? Какая память, какое наследство? Продавай, дурак! Кто тебе еще за эту ерунду сто баксов отвалит?!
– Старичок, ты шутишь? Тебе оно до фени, а мне – в коллекцию. Ладно, полторы сотни даю. Идет?
Черт, хоть бы Наташки рядом не было! Искуситель… Нет, не могу. Подставить славного, в сущности, мужика, который ни сном, ни духом?
– Извини, Юрок. Не срастется. Пошли выпьем?
– Ну, как знаешь…
Звезда обижена. И контракт старичок не подписывает, и цацку не продает. За такие-то башли! Совсем зазнался, взрывник хренов.
– Ты что творишь?! – шипит в ухо Наталья. – Догони его! Полторы сотни… Лови момент, тютя!
– Если он сразу полторушку предложил, значит, шарик больше стоит, – ухитряюсь наконец найти достойный ответ. – Надо к оценщику снести. Настоящую цену узнать…
– Бизнесме-е-ен!..
Наталья гордо идет прочь. Вслед за Юрком. А у меня вдруг объявляется страстное желание напиться. Вусмерть. Вдрабадан. До полного помрачения и жесточайшего бодуна наутро.
Что ж, коньяка для этого осталось вполне достаточно.
18
Тополя играли в зиму. Пуховые снегопады, ребятишки с коробками спичек бегают вдоль улицы, радостно швыряясь огоньками. Старушки ворчат без злобы. Свое все-таки, родное, пускай шалит. Вырастет, намается…
– Здравствуйте, Валерочка! Как мама? Дедушка? Пишут?
– Здрасьте, Абрам Григорьевич…
– Как здоровье дедушки?
– Погано. Старый он… Мама звонила, плакала: в больнице все время.
– Ой, как жалко! Скажите маме, пусть держится… Она у вас молодец! А вы еще не едете?
Как я люблю эти разговоры. А вы еще не едете? Еще не уехали? А почему? Ой, вы не понимаете своего счастья! Особенно тягостны встречи с малознакомыми людьми. Когда круг общих интересов с гулькин нос,
