кладбищам. Любого итальянца, в чьих документах хоть бы одна буква казалась им сомнительной, заталкивали в черный фургон. За день таких набирались сотни. В лучшем случае несчастных ждали принудительные работы в Германии, в худшем…
В тюрьмах на улице Тассо эсэсовцы Капплера пытали узников с изощренной жестокостью, не снившейся даже инквизиторам. А в пансионе «Яккарино», о котором рассказывал как-то Леониду синьор Москателли, двуногие псы Коха загоняли итальянцам иголки под ногти, гасили yа их лбах горящие сигареты, требуя признания и выдачи сообщников. Столы, двери, стены «комфортабельнейшей в мире тюрьмы» были забрызганы кровью жертв.
И все-таки жизнь шла не по замыслам кохов и капплеров. Ответом на ярость карателей были новые партизанские отряды. И снова летел на воздух военный склад, опять пылали цистерны с бензином…
Шикарный ресторан в центре Рима. Оркестр играет попурри из «Севильского цирюльника». Два изрядно захмелевших немца нелепо размахивают руками, как бы дирижируя веселой музыкой. Один из них офицер СС. Он пьян вдрызг, то и дело надсадно орет — подпевает, так сказать. Другой — потрезвее — все унимает его, но, видя, что тот только пуще расходится, подзывает официантку, расплачивается за ужин. Пьяные офицеры выходят на улицу, останавливают такси. Почему-то попадают на самую окраину Вечного города. Тот, что потрезвее, отпускает машину и уводит эсэсовца под мост. Молодая луна отражается в желтых водах Тибра. Кругом тишина, безлюдье. Блестит сталь пистолета, и офицер СС отправляется в бессрочную командировку в «нордическую» Валгаллу. Отец Ерофео продувает ствол и с довольной улыбкой подбивает итог: «Двенадцатый…»
На следующее утро в черной рясе, с четками в руках, потупивши очи долу, отец Ерофео шагает по улице, высматривая, куда и зачем заходят немецкие офицеры, а вечером он опять преображается — выступает эдаким лихим немецким воякой.
Нарядны, как юные синьорины, собравшиеся на бал, виа Номентана и улица Двадцать Первого Апреля. Здесь в самую знойную пору прохлада и тень от высоких раскидистых платанов. Потому-то их облюбовали фашистские «иерархи», толстосумы и послы иностранных держав. На перекрестке этих двух аристократических улиц стоит трехэтажная, непритязательная по архитектуре, но очень приятная для глаза, чистенькая вилла. Если б на ее полукруглом фронтоне не красовались три каменных слона, пожалуй, никто бы и не остановился, чтобы посмотреть на виллу, — Рим битком набит куда более примечательными и славными зданиями. Так же ничьего внимания не привлекала и медная пластинка на парадных дверях с надписью «Консульство Таиланда».
Самого посла давно здесь нет. Он сложил в подвалы особняка картины, вазы и всякую, хоть сколько-нибудь ценную, мебель, отдал ключи синьору Флейшину и смылся в Северную Италию, поближе к Муссолини. Его страна воевала против союзников на стороне Японии.
Окна зашторены. Алексей Николаевич Флейшин, он же неуловимый Россо Руссо, обсуждает с представителями трех русских отрядов подробности предстоящей операции. На столе вино, черный кофе и… план Рима.
Партизаны прощаются с Флейшином. Уже у порога Сережа Логунов останавливает Корякова, прибывшего из отряда Таращенки:
— Орландо у вас не показывался?
— Нет, не видать было.
— Куда же он подевался?
Россо Руссо слышит этот разговор.
— Не судьба тебе, Сережа, снова встретиться с Орландо.
— Почему? — Сердце Сережи как судорогой сжало.
— Он бросил гранату в машину, в которой сидел немецкий генерал. Фашист уцелел, а Орландо схватили и замучили в пансионе «Яккарино»…
Сережа закрыл лицо руками и, прислонившись к дверному косяку, в голос зарыдал:
— Орландо!.. Орлик наш!
13
После удачной операции, проведенной совместно с итальянскими партизанами, отряд добрался в стан почти на исходе ночи. Устали, намаялись бойцы — сразу залегли спать. Леонид обошел дозоры и тоже забрался в шалаш. Задремал. Вдруг откуда-то донесся жалобный женский взвизг. Было непонятно: во сне это ему попритчилось или в самом деле кто-то кричал? Крик повторился. Теперь он прозвучал ближе, отчетливее. Леониду показалось, будто Маша позвала его, и он, накинув пиджак, выскочил на пригорок. Нигде никого. Решив, что во сне померещилось, хотел уйти обратно в шалаш, но услышал голос Ильгужи, бывшего в секрете.
— Муртазин, кто там? Что случилось?..
Леонид направился в ту сторону и увидел итальянку с распущенными, растрепанными волосами. Со зла ли, со страху ли, женщина ни слова толком не могла выговорить, а все повторяла:
— Синьор партиджано… Синьор партиджано!.. — По ее морщинистому лицу ручьем катились слезы.
— Да вы успокойтесь, синьора. Не торопитесь, расскажите, в чем дело?
Из ее взволнованной, путаной речи Леонид понял только два слова: «немцы» и «коровы», а где немцы и какие коровы, так и не смог разобрать.
— Муртазин, сходи-ка позови Сережу. Может, он что поймет.
Потирая глаза детскими кулачонками, к ним подошел Логунов.
— Послушай, о чем она?
Похоже, что ласковый голос юноши подействовал на итальянку успокаивающе. Теперь она говорила более связно и вразумительно.
— Немцы забирают в деревне скот, коров и овечек. И вчера побывали у них, и сегодня нагрянули с утра пораньше, — коротко передал Сережа рассказ женщины.
— Сколько их?
— Много, много… На машинах.
— Так, так… Иди, Сережа, разбуди ребят.
— Эх, только заснули!
— Ничего, потом отоспимся.
Сережа и Ильгужа пошли поднимать партизан, а Леонид попросил итальянку немного потерпеть и показать им безопасную дорогу к деревне.
— Ничего, синьора, ничего. Мы сейчас наведем порядок.
Партизаны шли по балке, которая перед самой деревней подходила к шоссе. На их глазах мимо пронесся огромный грузовик с овцами и курами и скрылся из виду за косогором.
— Эх, опоздали! — пожалел Ильгужа.
Нет, оказалось, что еще не опоздали. Итальянка провела их по задам к одноэтажному каменному дому. Как раз в это время на крыльце появились двое фрицев. Первый из них, высокий и костлявый, чем-то смахивающий на гауптмана Зеппа из Раквере, держал в руках корзину, полную яиц, а второй немец нес его каску и рюкзак.
Итальянка указала на долговязого немца и прошептала:
— Команданте, команданте…
— Ты теперь уходи, — сказал ей Леонид. — Бах-бах будет.
С другого двора солдаты вывели большую бурую корову. Один тянет за веревку, напарник погоняет сзади. В воротах напротив показался третий. Он сел верхом на барана, хохочет, орет:
— Кавалерия! Кавалерия!..
Тем временем к грузовикам, стоявшим посредине деревни, стали стекаться со всех сторон солдаты — кто с гусем, кто с курицей под мышкой. Мечутся козы и овцы, по улице летит птичий пух, за немцами бегут, голосят женщины и дети. Одни ругают грабителей, другие тщетно пытаются разжалобить. А вот где-то
