звонко — на всю деревню, — то ли прощаясь, то ли утешая хозяев, кукарекнул петух.
Леонид колебался, не решаясь сделать выбор между двумя возможностями: окружить ли немцев прямо тут в деревне и «ура, хенде хох!» или, подождав их на шоссе, забросать гранатами машины. Он посоветовался с Муртазиным и Ишутиным, притаившимися рядом.
— Первое не пойдет, командир. На улице полно людей. Если придется открыть огонь, того гляди вместе с блохами шубу сожжешь.
— Я сам того же опасаюсь. Но как угадаешь, в какую сторону они направятся, когда погрузят свои «трофеи»?
— Так давай разделимся и устроим засаду по обе стороны деревни.
— Народу у нас маловато.
— Ничего. Если где завяжется серьезный бой, подоспеем. Да немцы подумают, что их атакует новый отряд, — сказал Петя.
— Правильно. Товарищи… — Леонид сделал партизанам знак подойти поближе. — Ты, ты и ты… Вы пойдете с Муртазиным на тот конец деревни и возьмете под прицел шоссе. А мы, — он обратился к остальным, — двинемся в эту сторону. Пошли!
Полчаса спустя на шоссе, где залегла группа Колесникова, показались две грузовые машины.
«А где же две другие? В деревне задержались или к Ильгуже направились?»
— Дрожжак и Скоропадов, вы по колесам бейте, а ты, Остапченко, возьми на прицел шофера в первой машине… Огонь!..
Леонид так и не смог понять, каким путем жители деревни успели проведать о победе. Итальянцы тут же прибежали, вскочили в кузова и давай сгружать живность прямо на дорогу. Дело свое они сделали с удивительным проворством. Потом подошли к партизанам, жали руки, совали в подарок гусей и кур.
— Прего, возьмите!
— Грацие, танте грацие!
— Пойдемте с нами, в деревню!
— Вот моего петуха возьмите!
— Русские — герои!
— Да здравствует Россия!
Иван Семенович нежно поглаживает огромного горластого петуха и все таскается за Колесниковым:
— Командир, как мне быть? Взять или нет?.. Ах, какой петух! Весь отряд бы можно накормить…
Воспользовавшись шумом и суетой, долговязый унтер метнулся с дороги в поле и нырнул в овраг.
— Цурюк! — крикнул было Ишутин, но унтер не остановился. Прогремела длинная автоматная очередь. Немец подпрыгнул, словно подстреленный заяц, и сорвался в яму.
А вот подоспела и группа Муртазина.
— У нас обошлось без кровопролития, — бодро доложил Ильгужа. — Услышав, как запели ваши автоматы, они побросали машины и коров и сиганули в овраг.
— А почему не догнали их?
— Да там не проберешься. Заросли, колючки.
— Ну и черт с ними!
— А что с машинами делать? — спросил кто-то.
— Подожжем.
— Не торопись. Кто умеет водить? Ишутин! И ты, Муртазин? Садитесь.
— Немцев-то куда денем?
— Тоже с собой заберем.
— Эй, фрицы, грузитесь, шнель, шнель!
— Куда вы нас везете? — спросил на ломаном русском языке нелепый толстяк с головой, как лукошко.
— В санаторий.
Тот, похоже, не понял, переспросил:
— Куда, куда?
— На кудыкину гору. Швайген, фриц, много не шпрехай.
— Все сели? Поехали!
У обрыва с крутыми, почти отвесными склонами Колесников приказал остановить машину и выгрузиться.
— Сумеешь выпрыгнуть из кабины на большой скорости? — спросил он у Петра.
— Спрыгнуть пустяк, заскочить и то могу, — сказал тот, поняв, что задумал командир.
— Прогони машину немного вперед и заверни в пропасть.
— Эх, машину жалко, — вздохнул Иван Семенович, — в нашем-то колхозе как бы еще пригодилась.
— Не горюй, старина, для колхоза твоего получше раздобудем!
— А этих с собой, что ли, будем таскать? — спросил Сережа Логунов, кивнув на немцев, у которых губы посинели от страха.
— Посадим их в кузов и… разобьются, так разобьются, уцелеют — их счастье, — предложил Дрожжак.
Колесников повернулся и окинул пленных суровым взглядом. Перед ним стоят четыре смертельных врага. Правда, зубы им уже пообломали. Стрелять — вроде рук марать не хочется, а если отпустить, так завтра они сами в нас же стрелять будут…
В эту минуту как-то случилось, что с пояса Сережи Логунова сорвалась и упала граната. Большеголовый толстяк среагировал мгновенно — камнем рванулся под обрыв. Кто-то пальнул ему в спину. Треск выстрела слился с грохотом грузовика, который Петр Ишутин на большой скорости повернул в пропасть.
Один из оставшихся немцев совсем перетрусил и, опустившись на колени перед Колесниковым, начал молить о пощаде. Другой прикрикнул на него, но тот не послушался. Вытащил из кармана пухлый, будто забрюхатевшая кошка, бумажник и показал партизанам фотокарточки:
— Майне киндер… айн, цвай, драй, фир…
— Ишь ты, о детках запел. Четверо, говорит.
— Нихт дойче… Остеррайхер.
— Говорит, австрияк, не немец.
— Я, я, нихт фашист. Гитлер капут…
Леонид задумался. Может, и впрямь отпустить эту мокрую курицу? Но тут из бумажника пленного что-то выскользнуло и звякнуло о камень. Подняли, посмотрели. Орден Красной Звезды. Ильгужа, увидев орден, машинально пощупал свою грудь. Колесников понял смысл его движения. За храбрость, проявленную на озере Хасан, Ильгужа был награжден Красной Звездой. Орден ему вручил сам Михаил Иванович Калинин в Кремле. Вот эту драгоценную награду забрали у него в первую же минуту, как он, изнемогший от потери крови, попал в плен.
— Эй, фриц, ты где это взял?
— Фронт… Волхов… — пробурчал тот.
Неожиданное происшествие развлекло партизан.
Каждый хотел потрогать орден, рассмотреть поближе, а некоторые примеривали — прикладывали к рубахе. Словом, потеряли бдительность. А фриц хлопал глазами в белесых ресницах и твердил: «Трофей… Трофей…»
Ильгужа раздвинул ребят, подошел к немцу вплотную и приставил кулак к его подрагивающему, как у кролика, носу:
— Вот тебе трофей! Чурбан с глазами!.. Ну-ка, давай сюда бумажник. Портмоне!
— А-а, портмоне… — Немец протянул Ильгуже бумажник, из которого выпало несколько красноармейских звездочек.
— Это тоже трофей?
