В Монтемерано обитала целая община диких кошек, во время съёмок они с любопытством смотрели на нас с невысокой каменной ограды или ходили за нами, мурлыкая, тёрлись о ножки моего складного стула, особенно когда появлялись корзинки с завтраком.
Однажды рыжий куцый кот разлёгся на перилах балкона и крепко уснул там на глазах у изумлённой Лавинии, когда мы снимали главную сцену трагедии — встречу влюблённых после праздника в доме Капулетти.
Пришлось остановить съёмку, выключить камеры и обменяться растерянными взглядами, забыв, что Ромео — это Ромео.
Лавиния в ночной рубашке Джульетты совершенно растерянно смотрела с балкона вниз.
— Ферруччо?! — воскликнула она, разглядев меня среди тех, кто смотрел на нее запрокинув голову. Что ей делать?
— Не трогай его, дорогая! — посоветовал я в мегафон. Судя по виду, у него вполне может быть чесотка. Я послал к ней Леду с одеялом, и неприятный гость тут же был мирно изгнан, оставшись предметом шуток и веселья всей съёмочной группы.
Но коты ничего не желали знать о нас. Словно наше присутствие вызывало у них беспокойство, вынуждало контролировать свою территорию, убедиться, что мы не пустим тут корни, не останемся слишком надолго — короче, мы мешали им.
По ночам они мяукали под моим окном, пока я не выглядывал и не прогонял, крича и размахивая руками.
Однажды, когда мы лежали в полном отчаянии, что не можем заснуть из-за их воплей, Федерико схватил с пола свой ботинок и швырнул его в окно. Но потом понял, что, хоть они и замолчали, ему теперь придётся отправляться за своим ботинком на улицу.
Иными словами, сыграли вничью, и он со вздохом покинул комнату. Я тоже поднялся с кровати, отодвинул штору и выглянул наружу, ожидая увидеть его в темноте и помахать.
— Ну как, нашёл? — крикнул я, рассмотрев в ночной темноте его белую льняную рубашку.
Он мотнул головой, как бы говоря «нет». Я подождал немного и, пока он искал свой ботинок, разглядывал бесчисленные звёзды, из-за которых небосвод казался серым, потом опять крикнул:
— Ну что?
Федерико подошёл ближе к стене и помахал ботинком. Он нашёл его на лужайке.
— Вот он. А теперь свешивай свою косу, Рапунцель![89]
Он не стал ждать моего ответа, побежал по лужайке и свернул за угол, исчезнув в темноте, я услышал только отголосок его смеха.
Я так и стоял бы, глядя на котов, которые вновь захватывали утраченную территорию, если бы не стук в дверь. Я задвинул штору и поспешил к двери, понимая, что это не Федерико: он не мог вернуться так быстро.
— Чао, Ферруччо.
Я посторонился, жестом пригласил Лавинию войти, прикрыл дверь и прошёл следом за нею к кровати. Но сел только я, Лавиния была слишком взволнованна, стояла, покусывая нижнюю губу и глядя на меня огромными глазами, словно раненое животное.
Что случилось? спросил я и замолчал, подняв брови, а прижав ладони к одеялу, невольно отметил: какая грубая ткань.
— Ты чем-то опечалена, дорогая? Устала?
Она присела ко мне на колени и улыбнулась. Я откинул её волосы со лба и посмотрел на неё терпеливо, как смотрел десять лет назад, когда её держала на руках Эвелин, ожидая, что наконец она перестанет молчать и заговорит. И почувствовал, что готов ждать хоть целый век, время утратило всякое значение, Лавиния никогда не повзрослеет, так и останется для меня навсегда ребёнком.
Я услышал шаги в коридоре, посмотрел на дверь и увидел, как опустилась ручка.
Сейчас дверь откроется и войдёт Федерико, но он остановился — наверное, догадался, что у меня гостья, потому что Лавиния как раз в этот момент громко заговорила, умоляя меня попросить мисс Бернс не приходить больше на съёмочную площадку. Ведь я как режиссёр, пояснила она, имею право высказать такую просьбу.
Дверная ручка поднялась, и мы продолжили разговор.
— Почему?
Лавиния вспыхнула, глаза загорелись. Мисс Бернс превратилась для неё в кошмар, в наваждение, нет больше сил, она всё время кружит вокруг неё, — как же она может играть! Она ведь не даёт ей ни минуты покоя, чтобы сосредоточиться или, наоборот, отдохнуть душой. А теперь, когда они живут в одной комнате, она не может видеться с Френни ночью, потому что совершенно невозможно выйти тайком. Мисс Бернс спит так чутко! И если только она что-нибудь узнает и расскажет её матери, тогда…
—
— Ну-ну, что ты такое говоришь! — похлопал я её по плечу, пытаясь остановить всхлипывания. Эвелин никогда этого не сделает, не явится сюда, чтобы всё испортить, она неспособна на такое.
Но Лавиния внезапно перестала плакать и покачала головой. Я ведь не знаю, какая Эвелин мать, как строга с ней, непреклонна, требовательна. В Лондоне она живёт под стеклянным колпаком, словно затворница в монастыре, и неважно, что Эвелин всё время занята в театре, её контроль работает безупречно.
Я постарался, чтобы она улыбнулась, и в конце концов у неё всё же появились ямочки на щеках, — ну зачем же плакать, всё можно поправить!
—
— Дай подумать, — попросил я. Потом, не знаю уж, как это получилось, неосторожно заметил, что тут не помешал бы, наверное, брат Лоренцо с одной из своих чудодейственных склянок, чтобы одарить мисс Бернс глубоким сном и спасти ночь, любовные встречи, секрет.
Шекспир всё время сидел в засаде, литература становилась канвой нашей жизни, реальность дышала со страниц книги и странным образом вполне устраивала в таком виде.
За окном где-то в деревне зазвонил колокол, и Лавиния вспомнила о времени. Минуты промчались, ей нужно немедленно вернуться в свою комнату, прежде чем из кухни вернётся мисс Бернс с неизменным стаканом воды, который каждую ночь ставит на тумбочку. Что случится, если она не застанет её? Лавиния чмокнула меня в щёку, подержала кончики моих пальцев в своих руках и исчезла так же, как появилась.
Почти сразу же скрипнула дверь, и вошёл Федерико, ослепляя меня своей улыбкой.
— Куда ты пропал?
— Я тут был, — ответил он и швырнул в меня ботинок, так что я еле успел отклониться.
5. СОН И ЯВЬ
Приближались съёмки самой важной и рискованной сцены фильма, у вех нарастало возбуждение и усиливалось волнение. Мы сделали отважный выбор, придётся получать специальное разрешение итальянской цензуры, возможно, даже пометку «Детям до шестнадцати смотреть запрещается» в