Ржавчина в крови

спросил я, заметив, что она шевелит губами.

Она кивнула.

— Да, Ферруччо. Она попыталась улыбнуться, побледнела и прошла за Ледой к постаменту, на который предстояло лечь. — Всё хорошо.

Подняли саван и, когда она скрестила руки на груди и замерла, накрыли её, лицо чуть затенено прозрачной тканью: Джульетта.

Я стоял возле своего стула, но сесть не смог. Федерико мельком улыбнулся мне, тут же исчезнув, я не успел даже ответить ему тем же. Я хотел, и, наверное, следовало это сделать: самое время улыбнуться.

Ален лёг под свой саван в пятнах крови рядом с другими покойными Капулетти: гипсовые фигуры, само воплощение смерти, страшные, словно предрекали её, только никто из нас не понял этого.

Громко стукнула хлопушка — сухой деревянный звук, который сладок уху каждого режиссёра, от которого у него начинает бешено колотиться сердце и о котором он тоскует, когда сидит без дела.

— Мотор! — услышал я свой голос.

В руке Ромео появился факел, колыхавшийся в пыльном полумраке и освещавший стены склепа. В дверном проёме возник силуэт самого Ромео, он вставил факел в специальный держатель, оглядел печальную картину, увидел Джульетту, побледнел, бросился к любимой и приник к ней, обнимая.

Лицо Френни исказило сильнейшее страдание, когда дрожащей рукой он откинул саван, явив нетронутую красоту любимой.

— О ту love! My wife![168] — с нежностью произнёс он, приподнимаясь и проводя пальцем по её лбу. — Смерть выпила мёд твоего дыханья, но красотой твоей не овладела. Ты не побеждена. Ещё румянец красой уста и щёки озаряет, и смерти знамя бледное не веет.

Недвижный профиль Лавинии заслонила фигура Френни. Камеры последовали за ним, когда он приблизился к постаменту, где лежал Тибальт. Ромео увидел убитого, пленённого смертью кузена, Принца котов, заметил кровь, впитавшуюся в одежду, суровое выражение лица, подчёркнутое гримом.

Некоторое время я не вникал в монолог Ромео. В полнейшем восхищении смотрел на происходящее, а когда прислушался, обнаружил, что актёрская игра внезапно у меня на глазах превратилась в реальное действие.

Ромео вернулся к Джульетте и нежно заговорил с ней, с горькой улыбкой, со слезами, катившимися по щекам. Постепенно улыбка растаяла, и губы искривились в мольбе.

Ну, взгляните — в последний раз, глаза мои! Вы, руки, в последний раз объятия раскройте! А вы, мои уста, врата дыханья — священным поцелуем закрепите союз бессрочный со скупою смертью!

Рыдания сотрясали Френни, он плакал, опустив голову на грудь Лавинии.

Краем глаза я заметил суровое выражение на лице Эвелин, оно уже давно не менялось у неё, а сейчас превратилось в застывшую маску. Моя Офелия научилась подавлять свои чувства, держать себя в руках и утратила способность переживать.

Внезапно Френни выпрямился, отёр глаза тыльной стороной руки, неожиданно превратившись в ребёнка, в мальчишку, решившего, что назад пути нет, дальше идти тоже не может, а значит, настало время остановиться, он только-только двинулся вперёд, но ему казалось, что путь уже окончен. Френни достал из-за пояса склянку и высоко поднял голову.

— Here's to ту love![169] Любовь моя, пью за тебя! — торжественно произнёс он, мгновение помедлил, глядя на Лавинию, и, запрокинув голову, проглотил содержимое. Зажмурился от острой боли, согнулся пополам и с трудом дотянулся до Лавинии, чтобы поцеловать её в последний раз.

Когда произносил прощальные слова, голос его звучал уже еле слышно, но я уловил в нём облегчение и не удивился, подумав, что для Ромео не может быть большего счастья, чем умереть вместе со своей Джульеттой. Френни понял это.

Вот так я умираю с поцелуем. И Френни упал, повернулся и остался лежать лицом кверху, вытянутая рука упала в пыль.

Повисла тишина, почти сразу Леда подала сигнал Джеральду, и в кадр вошёл брат Лоренцо, остановившись у входа в склеп в своей монашеской рясе, хмурый и встревоженный.

Огляделся и, увидев Френни, испугался. Опустился рядом с ним на колени, ища признаки жизни, проговаривая свои реплики, которые мне ни к чему было слушать. Но тут он заметил, что вздохнула Лавиния, и поспешил к ней как раз вовремя, чтобы порадоваться её пробуждению.

— О comfortable friare! [170] Где же мой супруг? Я помню всё, и где я быть должна. И вот я здесь. Но где же мой Ромео?

Включилась фонограмма: стук копыт и голоса стражников герцога, приближавшихся к логову смерти, — и брат Лоренцо помог Джульетте подняться, сбросил с неё саван, взял за руку, желая увести и спрятать.

— Come, go, good Juliet[171].

Топот коней и голоса стражников зазвучали громче и ближе.

Лавиния замерла, словно окаменев, она увидела Френни, лежащего на земле, его вытянутая рука словно хотела остановить её. Лавиния отказалась следовать за священником, отпустила его руку.

Эвелин скрестила на груди руки и склонила голову к плечу, нахмурилась, возможно, заметила что-то странное.

Иди, иди же. Здесь останусь я. Казалось, эти слова Лавинии обращены к ней. Не уйду отсюда, не вернусь в Англию, не позволю исчезнуть за непреодолимой стеной тому, что обрела здесь, вдали от тебя, как мне ни жаль, но не поеду, казалось, говорила ей дочь.

— I dare по longer stay[172] — с безутешным жестом сказал отец-исповедник, с волнением уговаривая её уйти с ним. Бежим, Джульетта, медлить мне нельзя!

Но Лавиния осталась, не захотела уходить, и, пока Джеральд торопливо покидал кадр, опустилась на колени рядом с любимым, с печальной нежностью глядя на него и не веря своим глазам. Увидела склянку с ядом и тоже захотела принять смерть. Но даже капли не осталось в склянке. Тогда она прильнула к губам Френни и поцеловала его.

Уста твои теплы! Из глаз её полились чистейшие слёзы, она плакала до тех пор, пока я взглядом не приказал запустить в склепе другую фонограмму.

За кадром зазвучали далёкие голоса: «Покажи дорогу, парень, в какой стороне?»

Лавиния в тревоге подняла голову и умолкла, время прощания окончилось, теперь она могла умереть, больше ни с кем не попрощавшись.

— Yea, noise? Then I?ll be brief. О happy dagger![173] Сюда идут? Я поспешу. Как кстати — кинжал Ромео!

Она вынула кинжал из ножен на поясе Френни, подержала, словно взвешивая, полюбовалась им, как бы набираясь мужества, лезвие при этом, отразив светильник, блеснуло в её руке и на мгновение ослепило меня. Я не видел из-за этого её лица, когда она произносила последние слова:

— This is thy sheath. There rusty and let me die. Вот твои ножны! Останься в них и дай мне умереть!

Лавиния вонзила кинжал себе в грудь по рукоятку и повернула лезвие, чтобы оно наверняка вошло туда, где до сих пор билось её сердце, заставляя кровь бежать по венам. И испустила стон — стон, который мне никогда не забыть, он так и звучит с тех пор у меня в ушах, — и упала рядом с Френни истекая кровью — настоящей кровью из настоящей раны, превращая трагедию в реальность, а реальность — в трагедию.

Прошло нескончаемое мгновение, пока мы поняли, что произошло, вернее, прежде чем захотели понять невероятное. Затем на съёмочной площадке поднялся невообразимый переполох, шум, крики, беготня. Отчаяние, волнение, страх овладели нами, словно накрыли тёмным плащом, затмевая малейший проблеск света. Не помню, что я тогда делал, я ли вызвал «скорую» или Леда. В моём сознании я до сих пор