Ржавчина в крови

света.

Френни не поднял головы, Лавиния сглотнула и посмотрела на меня почти в изумлении, как бы говоря: ну как же я не понимаю, это ведь так просто.

Я согласился, пришлось пообещать, что постараюсь что-нибудь придумать, чтобы отложить отъезд, уговорю Эвелин, скажу, что незачем торопиться, Венеция никуда не денется и, если они приедут туда двумя днями позже, будет всё там же, где всегда, смотреться в свою вечную лагуну, может быть, омытая дождём, но, скорее всего, поблекшая на солнце.

— Let те think about it[135], найду какой-нибудь предлог.

Лавиния ушла первой, сразу за ней и Френни направился к двери и, остановившись на пороге, с шекспировской улыбкой изобразил изящный поклон.

В тот вечер во время ужина, сидя за тарелкой какого-то блюда из кабана, я убедил Эвелин, что нужно задержаться в Тоскане ещё на день, потому что назавтра я придумал для них сюрприз.

— What kind of surprise?[136] — с недоверием поинтересовалась она, поднося вилку ко рту.

Я знал, что, если быть с нею чуть дипломатичнее, она сразу превратится в доброго союзника. Для этого нужно выглядеть уверенным и жизнерадостным, и я налил ей ещё немного вина.

И рассказал, что предлагаю поездку в Сиену, завтра там на площади Кампо состоятся знаменитые конные скачки — Палио[137], и мне очень хочется отвезти туда ребят. Это лучший способ познакомиться с настоящей Италией, со средневековой Италией, которая таится в тёмных переулках городов и селений, а на ярком солнце среди холмистых долин заметно, что она ещё жива, бурлит жизнью и время от времени отряхивает пыль веков, желая показать себя немногим везучим туристам и внимательным итальянцам, а потом вновь скрывается.

Эвелин рассмеялась, её очень позабавил мой тон, словно я читал отрывок из бульварного романа, сказала она, будто говорил какой-нибудь персонаж Анны Радклиф.

Так что она скажет? — спросил я, потянувшись к бутылке с вином и подняв её, но она заставила опустить: не хочет больше пить, спасибо.

Она вытерла губы салфеткой, удалила остатки помады, сплела пальцы и опёрлась на них подбородком.

Сказала, что если Лавиния согласна, то её вполне устраивает, наверняка будет не хуже корриды, которую они смотрели в Мадриде много лет назад. Впрочем, в каждой стране свои обычаи, туристы падки на подобные варварские зрелища.

Лавиния, которая до сих пор сидела между нами, словно статуя, молча и недвижно, подняла глаза от тарелки, взглянула на меня, потом на мать и проговорила, что она хотела бы посмотреть Палио, даже очень хотела бы.

— Спасибо, Ферруччо, — сказала она потом и отвела взгляд, прежде чем снова встретиться глазами с матерью, но теперь улыбалась, явно повеселев.

Эвелин хлопнула в ладоши: договорились, едем в Сиену, — и взяла меню, желая выбрать какой- нибудь десерт, чтобы красиво завершить свой третий итальянский вечер.

— I?ll suggest you the раппа cotta with berries[138] , — предложил я, подмигнул Лавинии и щёлкнул пальцами, подзывая официанта… — А я выпью кофе.

Эвелин согласилась. Лавиния успела прикусить язык, чтобы не произнести неуместное «Я тоже». Мать ещё не знала, что у неё появилась привычка завершать ужин эспрессо, чего, несомненно, не одобрила бы.

На следующее утро мы поднялись очень рано, чтобы избежать пробок на дорогах. Палио начнётся около семи вечера, но чем раньше приедем в Сиену, тем лучше.

Френни и Лавиния сели на заднее сиденье, прижавшись друг к другу, и при этом смогли взяться за руки, я смотрел на ребят в зеркало. Время от времени они, посмеиваясь, перешёптывались. Мне, значит, следовало отвлекать Эвелин. Я спросил: как идёт её спектакль «Сон в летнюю ночь», а дебют в Стредфордском театре прошёл замечательно? Я знал, ничто так не льстит актёру, как интерес к его ролям, к его крестовым походам в Землю обетованную Искусства. И точно, на щеках Эвелин появились ямочки, когда она опускала стекло, чтобы впустить немного воздуха.

Мы пообедали в деревенской траттории, не доезжая Сиены, вдали от возбуждённых горожан, но оглушённые непрестанным гудением цикад; они жужжали, как в сказках, не заботясь о том, чтобы как-то иначе использовать драгоценное дневное время.

Я рассказал то немногое, что знал о Палио. Когда учился в Киноакадемии, мне поведал о местных скачках один сиенский друг, некто Серджо Наппо из контрады Тартука.

Помню, я полдня провёл на скамейке в садах Боболи, слушая как заворожённый его рассказ о соперничающих контрадах города, о правилах ставок, о том, как называются хлысты у жокеев, в какое время совершается благословение коней.

Я мало что понял, по правде говоря, но нескольких фраз, которыми постарался передать воспоминания об этом рассказе, оказалось достаточно для моих слушателей, ещё менее осведомлённых, чем я. Пока я говорил, глаза Френсиса блестели, Лавиния покусывала нижнюю губу, явно нервничая, Эвелин смеялась, обмахиваясь атласной перчаткой.

В четыре часа, до закрытия входа на площадь, нам удалось наконец протиснуться туда, локтями прокладывая себе дорогу в разгорячённой, бурлящей, всё более возбуждающейся толпе, которая неумолчно кричала, свистела и развлекалась. Предстояло ждать ещё три часа. Я взглянул на небо, заметил тучку и подумал: может, придёт нам на помощь, — Но тут же сильно усомнился в этом. Потом окинул взглядом здания, окружающие площадь со всех сторон и превращающие её в некое подобие раковины или закрытого стадиона. На мгновение я потерял из виду Эвелин.

— Где мама? — спросил я Лавинию, наклонившись к ней, иначе она не расслышала бы меня такой невообразимый гам стоял вокруг.

Она покачала головой — понятия не имеет. Но Френни указал куда-то вперёд, я привстал на носки и помахал Эвелин, подзывая к нам.

Не помню уж как, только мы разговорились с шотландским туристом с рыжими усами и багровым лицом, который предложил нам бутылку воды. Лавиния и Френни тотчас воспользовались предлогом и немного прошли вперёд.

Наконец на площадь торжественно вступил исторический кортеж. Эвелин глазами поискала в толпе дочь.

— Лавиния! — окликнула она её, размахивая перчаткой и подзывая. — Лавиния!

Ребята неохотно вернулись к нам, толпа расступилась, пропуская их, и сразу же сомкнулась, подобно Красному морю, оставив их на берегу.

— It's so hot[139], — пожаловалась немного спустя Эвелин, единственная из нас, кто мог говорить. Она умирала от жары.

В какой-то момент, даже не глядя на часы, я заметил, что самое жаркое время уже миновало, должно быть, прошло часа два. Я наклонился к Лавинии, желая ободрить её: ожидание подходит к концу, — Френни тоже обернулся, с любопытством прислушавшись.

— In some minutes the скачки will begin[140] , — сказал я.

Лавиния кивнула, Френни поспешно обернулся, потому что в это время площадь взорвалась аплодисментами: появились, стуча копытами, первые лошади. Я увидел вздувшиеся вены на напряжённых, блестящих от пота шеях, яркие костюмы жокеев.

— А теперь? — спросила Лавиния и потянула меня за рукав.

Но я не успел ответить, жокеи вонзили шпоры в бока животных, заставив их помчаться во весь опор. От изумления я открыл рот и онемел. Поднялась туча пыли, тысячи рук взметнулись вверх, мне показалось, будто я куда-то падаю, а всё вокруг возносятся на вершину восторга.

Крики становились всё оглушительнее, гремели словно разноголосые колокола, то побуждая