Ржавчина в крови

последний раз. Я тоже смотрел на неё, но не смог обнаружить никаких перемен, красота её оставалась неизменной.

— Ох, — произнесла Эвелин.

Вот в чём дело: волосы. Я укоротил их. И так лучше, это молодит меня.

Я проследовал за нею в гостиную, стараясь не споткнуться о ковры. Они почти полностью покрывали паркетный пол, на мгновение отвлекая внимание любого, кто посмотрит, своим геометрическим рисунком. Я опустился в кресло, в которое усаживался и прежде при каждом визите, и жестом попросил её не льстить мне.

— I?т not flattering уои![6] — заверила меня Эвелин, открывая шкафчик-бар и доставая из него пузатую, уже почти пустую бутылку виски. Она разлила его в два бокала и один протянула мне.

Я согласился. Нет, если подумать, и в самом деле ничего лестного в её замечании нет — сказать мне, что выгляжу моложе, означало напомнить: в свои сорок три года я должен смириться с мыслью, что уже не молод. Я пожал плечами, пригубил виски и, встретив ласковый взгляд Эвелин, тут же улыбнулся.

Она облокотилась на ручку занимавшего треть комнаты дивана кремового цвета и протянула бокал в мою сторону:

— Cheers[7].

Я поднялся, чтобы чокнуться с ней, и в этот момент заметил наконец стол, сервированный у окна и сияющий роскошным серебром. Я узнал особый сервиз, который извлекался на свет только по важным случаям. Эвелин ждала кого-то?

Она призналась, что ожидает одного поклонника, очередного воздыхателя, актёра, тоже, как и я, уже на пятом десятке.

— Is he rich?[8] — пошутил я.

— Of course[9], — ответила она, поддержав игру. Очень богат.

Я с деланым сожалением хлопнул себя рукой по лбу. Не знаю, почему мне захотелось добавить в шутку, будто предпочитаю нищих почитателей, возможно, тем самым я невольно признал свою вину, что явился в неподходящий момент.

Так или иначе, Эвелин опередила меня. Если захочу остаться, пожалуйста, тем более что ужин предполагался не романтический. Они с Питером все равно не останутся наедине: в соседней комнате занимается Лавиния, которая будет ужинать с нами.

Так я вспомнил о Лавинии, дочери, которая родилась у Эвелин в первом браке с Джоном Олифэнтом, тем самым актером, который играл Лаэрта в моём Гамлете в Лондоне. Заслужив похвалу критики, он стал сниматься на телевидении, а потом сбежал в Бразилию с какой-то молоденькой актрисой из теленовелл. Удар для меня, потому что я считал его одним из самых многообещающих актёров на английском небосклоне и собирался снова пригласить для съёмок. И очень тяжёлый удар для Эвелин, которая осталась одна с маленьким ребёнком на руках, разрываясь между двумя приятными необходимостями — выходить на сцену и быть матерью.

— But tell те, why you're here Ferruccio[10] ,— обратилась она ко мне, пробуждая от воспоминаний. Что я делаю в Лондоне?

Я напомнил о наших телефонных разговорах и объяснил, что наконец-то моя мечта о Ромео и Джульетте обрела статус конкретного проекта и не позднее, чем этим летом, превратится в реальность. Я приехал в Лондон, чтобы провести кастинг и даже, наверное, скрестив пальцы, уже нашёл Ромео.

— And Juliet?[11] — спросила она. Как ты её себе представляешь?

Я положил ногу на ногу, задумавшись. Я не знал, что ответить, у меня не было ни малейшего представления о том, какой она должна быть, даже никакого примера для начала, чтобы так сразу и описать её. У моей Джульетты волосы могли быть любого цвета, глаза любой формы и величины. Во время собеседования я никогда не делал свой выбор, исходя только из внешней красоты, безусловно изначальной. Я полагался на свою интуицию. И если бы Джульетта переступила порог комнаты, где проводится кастинг, и предстала бы передо мной, я не сомневался, что узнаю её.

— Young[12], — последнее, что добавил я. Она должна быть очень молодой.

Разочарование Эвелин повисло в воздухе, словно облако холодного пара. Я понял, что она хотела бы посоревноваться за эту роль, и со смущением посмотрел на неё, подумав, что единственная роль, какую я при всём желании мог бы предложить ей, это синьора Капулетти. Важная роль, безусловно, но не из тех, которые запоминаются.

Телефонный звонок прозвучал весьма кстати, избавив нас от возникшей неловкости. Я поднялся, а Эвелин прошла к аппарату и взяла трубку. Я же отвернулся и столкнулся со своим отражением в полированной поверхности старого комода.

— Hello![13]

Я пригладил волосы, спустив их на лоб, но потом передумал и откинул назад.

— I see. No, по. Don’t worry. Next week, all right.[14]

Я сразу понял, что она говорит с Питером, что он извиняется за неожиданные обстоятельства, которые не позволяют ему прийти, и с невольным облегчением порадовался этому известию. Встретился с улыбающимися глазами Эвелин и опустил голову. Она, видимо, тоже не очень огорчилась.

Спустя мгновение положила трубку и, не изменяя актёрской привычке, потёрла руки, как делала на сцене в роли леди Макбет, сказала, что теперь нет нужды ставить ещё один прибор, что я пришёл кстати, чтобы исправить досадный случай. Потом повернулась в сторону коридора и громко позвала дочь:

— Лавиния!

Подождала немного и, поскольку ответа не последовало, повторила громче:

— Лавиния! Лавиния!

Я улыбнулся, заметив складку на лбу Эвелин, которая, внезапно преобразившись, превратилась в строгую мать. Я не понимал, почему её сердило, что дочь не отвечает.

Наконец в ответ на её зов в коридоре послышались лёгкие шаги — лёгкие-лёгкие, будто феи пролетели.

— Yes, Мит. I'т coming[15], — ответил голос, прошелестевший, как дуновение ветерка.

И пока высоко поднятые брови Эвелин опускались на своё место, я в ожидании повернулся к двери, выходящей в коридор.

Мгновение спустя передо мной словно распустились цветы, изображенные на её платье.

Я окинул взглядом возникшую в дверях фигуру и поразился, с трудом узнавая своё воспоминание.

Ничего не осталось с тех пор, когда я мельком видел Лавинию на дне рождения матери в прошлом мае. Это была толстая, смешная девочка-подросток, старавшаяся скрыть свой испуг перед переменами, неизбежными с наступлением половой зрелости. Она стала стройной, вытянулась. И чёрные, очень длинные волосы обрамляли овальное, бесподобной бледности лицо.

— Do you remember Ferruccio?[16] — остановила её на пороге мать своим вопросом.

Лавиния перевела на меня томные глаза и посмотрела хмуро и робко. Потом склонила, словно котёнок, голову к плечу, желая лучше рассмотреть.

В глазах что-то блеснуло, и на губах появилась натянутая улыбка.

— Yes, I do[17]. — Она подошла ко мне, уже не робея, и протянула руку: — Nice to see you again[18] .

— Привет, — ответил я, поражённый одной мыслью. Сколько же ей лет сейчас?

— I'т going to be sixteen next month[19]