короне. На Юг миссионеров пускали, дабы усмирить язычников; христианство и просвещение, принесенные ими, процветали. В 1914 году генерал-губернатор объединил Север и Юг, а его жена придумала для новой страны название. Так родилась Нигерия.
Часть II
Угву лежал на циновке в хижине матери, глядя на раздавленного паука, темным пятном расплывшегося по красной глинобитной стене. Анулика отмеряла стаканом жареную укву,[54] и в комнате стоял острый хлебный дух. Она без умолку трещала, так что у Угву даже голова разболелась. Он погостил дома всего неделю, а сейчас ему казалось, что он здесь уже очень давно, — наверное, из-за того, что в животе постоянно бурчало, ведь кроме фруктов и орехов он ничего в рот не брал. Мамину стряпню есть невозможно: овощи пережаренные, кукурузная каша с комками, суп жидкий, а ямс не прожуешь. Скорей бы вернуться в Нсукку и там поесть как следует.
— Хочу сына-первенца, чтобы утвердиться в семье Оньеки, — говорила Анулика.
Она полезла на чердак за мешком, и Угву вновь обратил внимание, как подозрительно налилось ее тело: грудь распирает рубашку, а круглый зад так и виляет при каждом шаге. Оньека с ней спал, это уж точно. Представить мерзко, что какой-то урод прикасался к его сестре. В прошлый приезд шли разговоры о женихах, но Анулика отзывалась об Оньеке совершенно равнодушно, а теперь даже у родителей только и разговоров, что об Оньеке: и работа у парня хорошая — механик в городе, и велосипед есть, и человек он порядочный. И хоть бы кто словом обмолвился, что он коротышка, а зубы острые, как у крысы.
— Знаешь, у Онунны из дома Эзеугву первой родилась девочка, и родные ее мужа пошли к дибии узнать почему! Конечно, родные Оньеки ни за что так со мной не поступят, у них духу не хватит, но я все равно хочу мальчика, — не умолкала Анулика.
Угву сел на циновке.
— Все Оньека да Оньека, слушать тошно. Когда он вчера заходил, я кое-что заметил. Ему бы мыться почаще, от него несет тухлыми бобами.
— От тебя от самого несет! — Анулика высыпала укву в мешок и завязала. — Готово. Иди скорей, а то опоздаешь.
Угву вышел во двор. Мать что-то толкла в ступке, а отец, сгорбившись, точил о камень нож, высекая крохотные искры.
— Анулика хорошо завернула укву? — спросила мать.
— Да. — Угву поднял мешок.
— Привет хозяевам. Не забудь поблагодарить их за подарки.
— Ладно, мама. — Угву подошел и обнял ее. — Ну, будь здорова. Привет Чиоке, когда вернется.
Отец выпрямился и протянул руку.
— В добрый час,
— Да, папа. — Угву постоял еще, пока братишки — сестренки, родные и двоюродные — младшие голышом, старшие в рубашках навырост — прощались и просили гостинцев на следующий раз: «Привези хлеба! Мяса! Жареной рыбы! Арахиса!»
Анулика проводила его. Возле шоссе он увидел Ннесиначи и тотчас узнал, хотя прошло уже четыре года с тех пор, как та уехала в Кано учиться ремеслу.
— Анулика! Угву? Неужели ты? — Голос у Ннесиначи был прежний, с хрипотцой, но она стала выше ростом, а кожа потемнела под жарким солнцем Севера.
Они обнялись, Ннесиначи крепко прижалась к нему.
— Тебя не узнать, ты так изменилась… — Угву терялся в догадках: неужели она не случайно к нему прижалась?
— Я приехала вчера с братьями. — Ннесиначи улыбалась ему тепло, как никогда прежде. Брови ее были выщипаны и подведены, одна чуть шире другой. Ннесиначи повернулась к Анулике: — Анули, я как раз шла к тебе. Ходят слухи, что ты собралась замуж!
— И до меня, сестричка, дошли слухи, что я собралась замуж!
Обе рассмеялись.
— Возвращаешься в Нсукку? — спросила у Угву Ннесиначи.
— Да, но скоро опять приеду, к Анулике на свадьбу.
— Счастливого пути. — Ннесиначи заглянула ему в глаза, коротко и смело, и зашагала дальше.
Угву понял, что ему не почудилось: она и вправду прильнула к нему. У него подогнулись коленки. Хотелось посмотреть, не обернется ли она, но он удержался.
— Видно, на Севере у нее открылись глаза. Жениться вам нельзя, так что бери что предлагает. И торопись, пока не поздно, а то выскочит замуж — и все, — сказала Анулика.
— Ты заметила?
— Спросил тоже. Я ж не овца безмозглая.
Угву с прищуром глянул на нее:
— Оньека тебя трогал?
— Трогал, а как же.
Угву и так знал почти наверняка, что Анулика спала с Оньекой, и все-таки огорчился. Когда Чиньере, соседская служанка, стала лазить через живую изгородь к нему во флигель, чтобы перепихнуться в темноте, он все обговорил с Ануликой в очередной свой визит домой. А о самой Анулике речь не шла никогда: Угву считал, что обсуждать нечего. Анулика пошла вперед, Угву лениво поплелся следом, потом молча нагнал ее, и они зашагали рядом, легко ступая по траве, где в детстве ловили кузнечиков.
— Есть-то как хочется… — сказал Угву.
— Мама сварила ямс, а ты не притронулся.
— Мы его варим с маслом.
— «Мы его варим с ма-аслом»! Надо же, как заговорил! Что станешь делать, когда тебя отправят обратно в деревню? Где возьмешь ма-асло, чтобы варить ямс?
— Меня не отправят в деревню.
Анулика посмотрела на него искоса, сверху вниз:
— Глупый, забыл, откуда родом, мнишь себя Большим Человеком?
Угву застал Хозяина в гостиной.
— Как твои родные? — спросил тот.
— Все здоровы, сэр. Передают привет.
— Вот и хорошо.
— Моя сестра Анулика выходит замуж.
— Ясно. — Хозяин сосредоточенно настраивал радио.
Из ванной неслась песенка Оланны и Малышки:
Падает, падает Лондонский мост, Лондонский мост, Лондонский мост. Падает, падает Лондонский мост, Моя прекрасная леди.
Малышка пела тоненьким, неокрепшим голоском, и вместо «Лондон» у нее выходило «дон-дон». Дверь в ванную была нараспашку.
— Добрый вечер, мэм, — поздоровался Угву.
— Угву! А я и не слышала, как ты зашел! — Оланна купала Малышку, нагнувшись над ванной. — С приездом, нно. Дома все здоровы?
— Да, мэм. Шлют привет. Мама передает большое спасибо за покрывала.
— Как ее нога?
— Уже не болит. Она передала для вас укву.
— Ну и ну! Будто знала, чего мне сейчас не хватает. — Оланна повернулась и оглядела Угву, руки у нее были в мыльной пене. — Ты поздоровел. Вон какие щеки наел!
