неизбежные, по их мнению, ветры Судьбы. Не признаешь ли ты, что это сказано верно?
П. Как же не признать?
К. А если так, то совершенно неразумно доброго и честного венчать похвалами и удостаивать почести, злого же и невоздержного считать гнусным и презренным.
П. Каким образом утверждаешь ты это?
К. А потому, Палладий, что, по их мнению, рождение и случай властвуют над всем и приводят несчастнейший из всего, что есть на земле, род человеческий, помимо его воли, к тому или другому, т. е. к добру или злу. Добровольного же у нас нет ничего. Ибо способное и могущее привести что– либо в движение разве не есть причина движения для движимого им?
П. Согласен.
К. Перейди теперь, путем тех же соображений, к делам человеческим и взвесь относящееся к нам, и ты очень хорошо увидишь, как были бы мы несчастны, если бы следовали и направлялись туда или сюда не по своим собственным свободным движениям, но находились под властию и, так сказать, несли иго других, имеющих силу направлять и вести наши дела так, как бы им пожелалось. В таком случае, и мысля надлежащим образом, мы к себе самим не отнесем ничего из сделанного, а напротив, вину во всем возложим на тех, которые правят кормилом всего по своей воле. Таким образом, как праведник устранится от всякой похвалы, так и неправедник от кары и должного наказания.
П. Ты рассуждаешь весьма правильно. К. Поэтому напрасно удивляются изобретатели этих учений афинянину Солону, Дракону и Ликургу, как вводителям прекрасных правил и изобретателям превосходных законов для эллинов. Ибо какая от этого польза, если ничего нет у нас своего, а напротив все наше зависит от других? В равном или по крайней мере подобном положении с знающим законы будет и не знающий их, если желающим невозможно делать свободно то, на что они решились. Я признаю даже, что составители законов самые несправедливые люди, хотя и стяжали себе великую славу справедливости. Ибо они узаконили, не знаю, на каком основании, чтобы беспечные были караемы и подвергаемы жестоким наказаниям за преступление закона, и в то же время, как бы юношам, передали им правила и достохвальнейшие уроки поведения, потому ли, что от нас самих зависит избрать честный род жизни, или не знаю, на основании каких–нибудь других соображений. В таком случае, я думаю, кто–нибудь мог бы сказать: хорошо ты, Солон, законодательствовал для людей своего времени, но во всяком случае должно было бы при этом убедить Судьбу дозволить тем, для кого назначен закон, мыслить и делать то, чего бы они хотели; а ты законодательствовал, не убедивши; впрочем, может быть, и сам ты смеялся над этою баснею (о судьбе) и, зная, что мы сами распорядители своих действий, устранял несправедливый и слепой случай от участия в делах человеческих. Или ты не думал, что самым лучшим гражданином должно считать человека благочестивого и блюстителя законов, достигшего высшей славы в благоповедении, а наоборот негодным и принадлежащим к числу позорнейших — того, кто законам, советующим идти правым путем, говорит: прощайте?
П. Ты сказал превосходно и как нельзя лучше.
К. Что же, друг мой, не назовем ли мы бесполезными наставления, внушения и возбуждения к добродетели, которые делают родители детям, а учители ученикам, если мы принуждены совершить путь не по воле и идти стезею жизни недобровольно?
П. И очень.
К. А если бы кто, раздраженный против собственных детей или против чужих каких–либо провинившихся, подверг их справедливому наказанию, похвалил ли бы ты сам такового или счел его поступившим несправедливо за то, что он виновникам всех наших зол попускает оставаться, не знаю почему, безнаказанными, а тех, которые приведены к тому невольно и по необходимости, подвергает наказаниям?
П. Справедливо говоришь: речь твоя имеет много убедительности.
К. А что такое их мнение исполнено крайнего нечестия, это ты узнаешь из следующего: отнимая у Бога, как бы у кормчего и правителя вселенной, присущую Ему славу и доходя даже до такой дерзости, что осмеливаются совсем отчуждать от Него Его собственные достоинства, они по собственному решению передают власть над нашими действиями тому, кто им просто на ум придет, хотя и видят, что вся тварь приводится к своим целям движениями, не лишенными управления. В самом деле, что из происходящего в творении совершается не в порядке? Что из существующего не соблюдает своего чина и только что не провозглашает голосом о Виновнике порядка, не вопиет о том, что оно подчинено законам и управляется мановением имеющего силу властвовать, то есть Бога? Поэтому и божественный Павел говорит: «Ибо невидимое Его, вечная сила Его и Божество, от создания мира через рассматривание творений видимы, так что они безответны. Но как они, познав Бога, не прославили Его, как Бога, и не возблагодарили, но осуетились в умствованиях своих, и омрачилось несмысленное их сердце; называя себя мудрыми, обезумели» (Рим.1, 20–22). И как не сказать: «обезумели» о тех, которые и сами для себя решили и другим советуют думать нечто совершенно противоположное справедливости? Но, пожалуй, кто–либо скажет: зачем носиться с столь жалкими рассуждениями, когда самим же вашим поэтам не нравится эта басня? Ибо им казалось правильным распоряжение нашими действиями поставить в зависимость не от кого–либо другого, как от нас самих. Так и Гомер в своих поэмах сказал, что всесовершеннейший и верховный ваш Зевс обратился к другим богам с следующею речью о прелюбодеянии Эгиста и о наказании за оное.
«Странно, как смертные люди за все нас богов обвиняют! Зло от нас, утверждают они; но не сами ли часто «Гибель, судьбе вопреки, на себя навлекают безумством» (Одиссея, 1, 32–34) За что, говорит он, некоторые обвиняют богов, будто бы от них происходит зло, а не жалуются, напротив, на свою собственную греховность, которая повергает их в несчастия —и притом помимо рока, то есть помимо Судьбы или изволения Судьбы? Итак, если кто решится правильно жить и вести занятия в жизни самые благонамеренные и пристойные, тот пойдет правым путем и избежит опасностей, а плодом своего правого и неуклонного намерения будет иметь то, что не подпадет под власть зла. И это истинное слово; потому что от нас самих зависит обращать взор на то или другое, то есть на доброе или противоположное ему; а потому те, которые считают важным то, что удивительно по природе, и стезю, ведущую к правоте, получат блага добродетели; уклоняющиеся же в противную сторону и неправду предпочитающие лучшему, как растлевающие собственную жизнь, будут уловлены и изобличены подобно самоубийцам и преступным губителям собственной жизни. А что от нас самих зависит обращать взор на то или другое, как я сейчас сказал, и что, гоняясь за удовольствиями, мы сбиваемся с пути в поисках за полезным, это может быть ясно из того, что провозглашает их же поэт, именно Еврипид. Он выводит на сцену женщину, страдающую необузданным сладострастием, а затем, не знаю, каким образом, представил ее рассуждающею и говорящею так:
«Жены Тризенские, обитающие в этом крайнем преддверии страны Пелопсовой! Некогда ночью я долгое время обдумывала, отчего испорчена жизнь смертных. И, мне кажется, они делают злое не по природе своей воли, ибо есть много благомыслящих, но вот как об этом следует думать: мы понимаем и знаем, что полезно, но избегаем труда, одни по лености, другие вследствие предпочтения прекрасному того или другого удовольствия. Есть много удовольствий в жизни: продолжительная болтовня и праздность, приятное зло». Понимаешь ли, что и по мнению отдаленной древности обвинять нужно не Случай, не Рождение, не Судьбу, как будто насильно уклоняющих нас от познанной нами правоты и от того, что мы узнали, как полезное? Ибо сказано, что «испорчена жизнь смертных не по природе воли», то есть не потому, что они имеют злую по природе волю, но потому, что не хотят трудиться для достижения того, что полезно. И какой предлог к этому? Или леность, как сказано, сковала их до бездействия, или какое–либо из удовольствий жизни, сказано далее, привзошедшее и противоборствующее полезному, отклонило их от поисков за необходимым и отвлекло ум в виду более легкого пути к беспечности. Мы могли бы без всякого затруднения присоединить к этому и бесчисленное множество свидетельств из их писателей. Но кто усумнится, что приятно для слушателей то, что в меру? Поэтому удалим все излишнее в речи.
П. Ты сказал правильно. Но если хочешь, как говорится, оставь это. Теперь же поразмысли о том, что следовало бы сказать в защиту, если бы кто спросил: какое можно представить разумное основание неравенства повышения между нами и понижения не по достоинству. Ибо всякий может видеть и злого благоденствующим и богатеющим и часто, наоборот, человека честного и достойного высших похвал — находящимся в положении, противоположном сему.
