километров от жилья, и делать там, что им угодно. Парагвайское правительство не собиралось оказывать им какую-либо помощь в чем-либо.
Изнуренные тысячекилометровым переходом по гиблым местам среди лесов и непроходимых зарослей, эти люди ежедневно теряли отставшими и окончательно выбившимися из сил многие десятки своих сотоварищей.
Тропические болезни косили их, как чума былых времен.
Остатки их частью вернулись в столицу Парагвая Асунсьон и перешли на положение безработных, частью погибли на обратном пути, частью добрались до места назначения и там в свою очередь погибли от малярии, кишечных инфекций, голода и истощения.
Так закончилась пресловутая парагвайская эпопея.
Приблизительно в те же годы аналогичная история разыгралась в Республике Перу, куда тем же пароходным компаниям удалось сманить значительную группу бедствовавших в различных странах Европы кубанских казаков. Почти все они погибли в тех же условиях, что и «парагвайцы».
После этого дальнейших попыток «сесть на землю» уже не было.
В настоящих воспоминаниях я неоднократно подчеркивал, что бесправие русских эмигрантов во Франции было для них тяготой не меньшей, чем материальная необеспеченность. Они ежедневно читали на фронтонах правительственных учреждений девиз Французской Республики: «Свобода, равенство, братство» и, читая эти золотые слова, мучительно переживали сознание того, что для них на территории капиталистической Франции не существует ни одного из этих благ.
Вместо свободы — насильственное включение в чуждую для них армию, защищающую чуждые для них интересы.
Вместо равенства — процентная норма при приеме на работу, а для многих — запрещение права на труд.
Вместо братства — презрительная кличка.
Обман в государственном масштабе рабочих, ввозимых во Францию из других стран по контрактам, наметился еще в конце 20-х годов. Всем им была обещана по отбытии срока контракта работа по их свободному выбору в любом учреждении, на заводе, фабрике или руднике.
Когда ударил первый из очередных экономических кризисов, их тотчас же выгнали с этих заводов, шахт и рудников. Об их дальнейшей судьбе никто не беспокоился. Дальше — больше: на всех предприятиях и стройках страны была введена процентная норма при приеме рабочих-иностранцев. Сотни тысяч их были выброшены на улицу и обречены на лишения и муки голода. Это тоже никого не трогало и ничьего внимания не привлекало.
Но и этого оказалось мало. В 30-х годах все иностранцы были поделены на две категории: имеющие право на труд и этого права не имеющие.
Тут советский читатель прервет чтение и в негодовании и изумлении воскликнет: — Что за ерунда! Как можно лишить человека неотъемлемого права трудиться? Тут что-то не так?!
К сожалению, дорогой читатель, именно так. Вы этого не можете себе представить, потому что вы родились и выросли в стране, где труд есть дело чести и где право на этот труд закреплено Конституцией для всех без исключения граждан, находящихся на территории страны.
Страну эту заправилы господствующих классов капиталистических государств окрестили страной, якобы задушившей так называемую «индивидуальную свободу».
А в одном из этих так называемых «свободных» государств — в капиталистической Франции с ее девизом свободы, равенства и братства — труд для нескольких сот тысяч людей оказался преступлением, и не в переносном, а в самом прямом смысле слова. Судите сами: если вы отнесены чиновниками министерства труда к категории не имеющих права трудиться и если на этом основании префектура полиции выдает вам carte d'identite (удостоверение личности) зеленого цвета — для неработающих — вместо вожделенного для вас удостоверения серого цвета, всякая ваша дальнейшая платная работа делается преступлением, за которое ваш работодатель заплатит в административном порядке крупный штраф, а вы предстанете перед исправительным судом в качестве нарушителя законов. Вам грозят в этом случае обычные кары: штраф, тюрьма, высылка.
Среди сотен тысяч иностранных рабочих и служащих, испытавших во Франции все вышеописанное на собственном опыте, были и многие тысячи русских эмигрантов. Допустим, умирающему с голоду русскому безработному, имеющему зеленое удостоверение, посчастливилось найти какую-то работу. Хозяину предприятия или учреждения иной раз бывает выгодно принять находящегося в безвыходном положении русского эмигранта; он будет платить ему в три раза меньше, чем полноправному французу, а работать русский будет в три раза лучше.
Что же дальше? Он работает одну, две, три недели.
Но вот кто-то донес об этом в префектуру. Дальнейшие события развертываются так, как описано выше.
Начиная с середины 30-х годов полицейские облавы с целью уловления иностранцев, не имеющих права работать, сделались в Париже обычным явлением. Полицейские чиновники врывались в русские «обжорки», гаражи, помещения, где происходили собрания. Однажды к театру Шатле, где шел очередной оперный спектакль «русского сезона», подкатили три или четыре полицейских грузовика. За кулисами во время антракта началась проверка документов. Полтора или два десятка хористов и хористок, не имевших права на труд, в костюмах бояр и путивльских девушек из «Князя Игоря» были посажены в машины и отправлены в префектуру, где им было предъявлено обвинение в нарушении законодательства о труде, то есть в платной работе в театральном предприятии. Тщетно дирекция «русского сезона» доказывала, что работа эта — временная; что никакой конкуренции для французских безработных хористов она не представляет, так как последние не знают русского языка и, следовательно, не могут быть использованы в русской опере; что арест чуть ли не половины хора грозит сорвать не только данный спектакль, но и весь «сезон».
Напрасно!
Дирекция заплатила штраф за прием на платную работу иностранцев с зелеными удостоверениями, а их обладатели предстали перед парижским исправительным судом, на фронтоне здания которого высечены все те же великие слова: «Свобода, равенство, братство».
Одной из самых тяжелых сторон жизни попавших во Францию иностранцев — служащих и рабочих, имевших службу и работу или потерявших ее, — была постоянная угроза высылки по любому поводу или безо всякого повода.
Законы Франции предоставляют право каждому префекту департамента[9] высылать из Франции любого иностранца, проживающего в данном департаменте, коль скоро он, префект, сочтет его «нежелательным иностранцем» (etranger indesirable). Объяснять заинтересованному лицу, в чем эта нежелательность заключается, он не обязан. Практически высылка осуществляется так: иностранца вызывают в префектуру полиции, отбирают у него carte d'identite (удостоверение личности с фотографией, оттиском пальцев и отметкой о прописке) и вручают ему avis (извещение) с предписанием покинуть Францию в восьмидневный срок.
Для громадного большинства осевших во Франции иностранцев — служащих, рабочих, батраков и безработных — все дороги для переезда в другие страны закрыты, о чем мне уже приходилось упоминать. Волей или неволей такой высылаемый иностранец переходит, начиная с девятого дня, на нелегальное положение. Документов у него нет, права прописки и права работы — тоже. Полицейские агенты рыщут за ним по пятам. Он превращается в затравленного зверя, ночует каждую ночь в новом месте у кого-либо из своих друзей и знакомых. Но долго длиться такое положение не может. Не позже как через несколько недель после вручения ему avis о высылке он попадает в руки агентов полиции. Теперь он уже не просто «нежелательный иностранец», а преступник. Таковы законы Французской Республики. Его судят как правонарушителя, не выполнившего приказа о высылке. Тщетно он пытается доказать судьям, что все пути для переезда в другие страны для него закрыты, а если он эмигрант итальянский, испанский, русский или какой другой, то у него, кроме того, нет даже и обычного паспорта, на котором какое-нибудь консульство могло бы, хотя бы теоретически рассуждая, поставить визу.
Все это хорошо известно судьям. Но они его не слушают.
Приговор — тюрьма. Для начала — короткий срок. По отбытии тюремного заключения этот не
