прославленный музыкант любой страны.
И рядом с этой славой — тяжелая и безотрадная участь русской пианистки не меньшего размаха и не меньшего таланта Ирины Э. Она появилась на концертной эстраде еще более юной, чем Орлов. В 1909 году, в 11-летнем возрасте, она впервые концертировала в Петербурге.
«Открыл» ее Глазунов. Он же и благословил ее на столь раннюю концертную деятельность. В дальнейшем параллельно возрасту росла и ее всероссийская слава.
И что же осталось от этой славы за рубежом, несмотря на цветущий возраст выдающейся пианистки и ее пышно развернувшийся талант?
Случайные грошовые уроки, мансарда в 15-м парижском округе, закрытые за невзнос платы газ, вода и электричество, невозможность иметь рояль или пианино и как результат всего этого — гибель фортепьянной техники и полная деквалификация.
С Ириной Э. мне неоднократно приходилось встречаться в Париже в доме одного из моих учителей студенческих лет, профессора С. С. Абрамова, жена которого, Л. И. Абрамова, состояла тогда профессором Русской народной консерватории по классу пения. Абрамовы в течение второй половины 20-х и в 30-х годах устраивали у себя еженедельно музыкальные встречи и вечера, на которых за 15 лет перебывало великое множество эмигрантских певцов и музыкантов, среди которых изредка появлялась и Э.
В этой маленькой, хрупкой женщине, тогда 32–37-летнего возраста, мое внимание всегда привлекала внешнеделанная и неестественная веселость и даже некоторая экзальтированность, за которой чувствовалась глубоко скрытая тяжелая душевная драма. Она никогда не подходила к роялю, как другие многочисленные гости семьи Абрамовых. Лишь однажды, когда кроме хозяев и двух-трех гостей никого не было, она обратилась к присутствовавшему в комнате пианисту К. А. Лишке, о котором я вскользь упоминал выше: — А ну, Костя, давай тряхнем стариной и сыграем что-нибудь в четыре руки!
Тотчас же на пюпитре появилось переложение для четырех рук одного из оркестровых сочинений Глазунова.
Игра получилась совсем нескладная. Общеизвестно, что многие пианисты даже высокого полета испытывают иногда некоторые затруднения, когда им приходится читать с листа оркестровую музыку. Но в игре Э. была не эта понятная и легко объяснимая шероховатость, а такие дефекты техники, которые нельзя было не заметить даже и непрофессионалу.
По окончании игры в комнате воцарилась минута неловкого молчания. Э. быстро встала из-за рояля, захлопнула крышку и со своей обычной напускной веселостью, сквозь которую были слышны еле сдерживаемые слезы и надрыв, заговорила: — Ну что же, друзья, я ведь знаю, о чем вы все сейчас думаете! Вот была она еще недавно прославленной пианисткой, а теперь страницы сыграть не может, не наложив кучи фальши и не смазав десятка пассажей! Ведь так, не правда ли? А известно ли вам, что прославленная пианистка взять себе пианино даже напрокат не может? А известно ли вам еще, что прославленная пианистка обедает не каждый день и что живет она на подачки своих сердобольных друзей и товарищей юных лет, которые изредка присылают ей на пропитание по 300–400 франков?
И она назвала несколько имен музыкантов, ее бывших сотоварищей по консерватории, переселившихся за границу еще до революции и «вышедших в люди» в те времена, когда подобное продвижение еще не было такой трудноосуществимой, а чаще недостижимой задачей, как в описываемую мною пору.
Советский читатель будет, конечно, в недоумении и задаст вопрос: да как же все это могло случиться?
Очень просто.
В нескольких местах настоящего моего повествования я говорил, что в многоступенчатой лестнице капиталистического общества порядковый номер той ступени, на которую вы встали, очутившись за рубежом, определяется не вашим умом, талантом, знаниями, эрудицией, а исключительно материальными средствами, которыми вы располагаете, связями и знакомствами с сильными мира сего, если эти знакомства имеются.
В предыдущей главе я упоминал о печальной судьбе большинства русских зарубежных оперных и драматических артистов и камерных вокалистов. Почти все сказанное о них можно распространить и на инструменталистов — пианистов, скрипачей, виолончелистов, даже если они обладают недюжинными способностями.
Какие возможности имелись у квалифицированного русского музыканта за рубежом?
Не будет большой ошибкой ответить: почти никаких.
Для того чтобы иметь средства к существованию, пианисты, скрипачи должны выступать в качестве солистов перед публикой. Другого пути нет, так как профессорские и преподавательские должности любой консерватории любой страны мира для иностранцев полностью, или почти полностью, закрыты.
Для устройства собственных концертов нет другого пути, как идти на поклон к тузам — владельцам частных концертно-организационных предприятий. Консерватории и филармонии каждой данной страны устройством таких концертов не занимаются.
Концертный предприниматель, к которому вы пришли на поклон, взвесит все особенности данного случая исключительно с точки зрения интересов собственного кармана.
Допустим, что вы талант выдающийся. Но во-первых, выдающихся музыкальных талантов развелось во всем мире столько, что ими хоть пруд пруди. Во-вторых, ваше имя, пользующееся громкой славой на вашей родине, может оказаться неизвестным для зарубежной публики. Значит, нужна реклама и нужен в условиях капиталистического мира классический способ создания этой рекламы — подкуп прессы, долженствующей объявить во всеуслышание о появлении на местном горизонте вас — сверхгениального музыканта и невиданной квалификации пианиста, скрипача или певца.
Предприниматель подсчитывает расходы, которые придется произвести, устраивая ваш концерт, и определит условно предполагаемую сумму, которую выручит от продажи билетов. После этого он почешет у себя за ухом и раскинет мозгами, стоит ли игра свеч и нужны ли вы ему с вашей сверхгениальностью и с вашим непревзойденным техническим совершенством. Легко может оказаться, что не нужны. А если и нужны, то, угадав зорким оком дельца и коммерсанта ваши денежные затруднения, предложит вам гроши, а сам заработает на вашем таланте десятки и сотни тысяч франков, крон, гульденов или другой крепкой валюты. Вам не останется ничего другого, как подписать с ним контракт, и с этого момента вы у него в кабале.
Это — общее правило. Исключения, конечно, бывают повсюду. Я называл имена Рахманинова, Орлова, Кусевицкого, Шаляпина. Можно было бы назвать десятка полтора-два таких же исключений. Но эти немногие зарубежные русские музыканты и артисты, по целому ряду обстоятельств попавшие в «стан ликующих», в количественном отношении совершенно отступают на задний план перед многими десятками их собратьев подчас не меньшего таланта, имевшими несчастье очутиться в «стане обездоленных», откуда до самой смерти они выбраться уже не могли.
Если так обстояло дело с выдающимися представителями музыкального исполнительства, то что же можно сказать о многих сотнях других квалифицированных русских артистов, певцов и музыкантов, оторвавшихся в силу тех или иных причин от своей родины?
Их участь — это участь Ирины Э. Они делили время между случайными частными уроками, редким аккомпанементом, таперством в танцевальных студиях, игрой и пением в парижских ночных кабаках и… безработицей или, чтобы не умереть с голоду, разрисовкой каких-нибудь шелковых платочков, когда на эти платочки вдруг появлялся спрос.
Если бы они не оторвались от родины, то заняли бы у себя дома почетное место среди советских музыкальных педагогов, концертмейстеров, участников камерных ансамблей, аккомпаниаторов. Увы! Большинство из них нашло конец на чужой земле, преждевременно сойдя в могилу. Только немногие дождались давно желанного часа возвращения в родные края. А были и такие, которые, изверившись в жизнь, духовно разбитые и разочарованные, с надломленной волей и опустошенной душой, униженные и деквалифицировавшиеся, не нашли уже в себе сил порвать с засосавшей их зарубежной тиной.
На экране моей памяти возникает еще один образ — талантливого пианиста и композитора К., ученика Н. К. Метнера и известного французского музыкального педагога Филиппа. Принадлежал он к молодому поколению эмиграции и имел судьбу весьма причудливую и едва ли менее драматическую, чем судьба Ирины Э., по крайней мере в тот отрезок времени, когда оба они прошли в поле моего зрения (это
