было в последние годы перед второй мировой войной). Речь идет о молодом отпрыске широко известной в дореволюционной музыкальной Москве славной музыкальной династии.
Мое знакомство с ним состоялось в местечке Сент-Женевьев де Буа, в доме нашего общего знакомого. Этот последний предупредил меня, что общественное положение К. не совсем обыкновенное, а именно что он — монах.
Было ему в то время 25 лет. Хозяин дома посвятил меня в подробности зигзагов его действительно необычной судьбы. Склонный с самых юных лет к богоискательству, мистицизму и религиозному экстазу, он, едва закончив высшее музыкальное образование, отрекся от мира и постригся в монахи в одном из отдаленных православных монастырей в Болгарии. К моменту нашего знакомства К. имел звание иеродиакона. Во Францию он попал, как мне объяснил хозяин дома, якобы для свидания с родными. Хорошо помню, что наше знакомство состоялось в день церковного праздника преображения, когда происходит освящение яблок нового урожая. Он пришел в дом моего приятеля сразу после обедни, которую служил в церкви при «Русском доме», и держал в руках румяное яблоко. После обычных кратких приветствий и взаимных представлений он быстро направился к роялю, проговорив: — Ну, тут, кажется, можно поиграть всласть!
Признаюсь, более удивительного зрелища в обстановке музыкального исполнительства мне никогда не приходилось видеть. За роялем сидел молодой, белокурый, с русой бородкой монашек, маленького роста, румяный, как то яблоко, которое он только что держал в руках, по-юношески задорный, отпускавший шутку за шуткой во время коротких перерывов между исполняемыми пьесами.
Играл он Рахманинова, Скрябина, своего учителя Метнера и свои собственные сочинения. Играл превосходно, безукоризненно. Игра продолжалась около трех часов. В заключение он сыграл несколько собственных романсов, подпевая «авторским голосом» вокальную партию.
После еще одной встречи я потерял его из виду. В начале войны мне пришлось вновь о нем услышать, и эти новые вести были столь же неожиданны и необычны, как и первые, относившиеся ко времени нашего знакомства: он пережил период душевного разлада и мучительной борьбы между долгом аскета и неукротимой жаждой полнокровной жизни. Победила жизнь: он расстригся, снял монашескую рясу, перешел на положение мирянина, остался во Франции и был вынужден, как и многочисленные его собратья по профессии, зарабатывать хлеб насущный таперством не то в ресторане, не то в частной танцевальной студии с неизбежной в таких случаях деквалификацией.
Пребывание в «стане обездоленных» не является чем-либо необычным и для уроженцев капиталистических государств, принадлежащих к артистическому и музыкальному миру.
Сколько тысяч квалифицированных французских музыкантов вынуждено было ходить по улицам и дворам городов своей страны и развлекать своим пением и игрой жителей домов и прохожих, протягивая им пустую шляпу, в которую сердобольные люди бросают медяки и никелевые монетки с дырочкой посередине! А сколько из них грузили на вокзалах и в крытых рынках ящики и тюки, или сидели за шоферским рулем, или подметали улицы!
Печальная судьба многих сотен зарубежных русских музыкантов, певцов и артистов не представляет собою какого-либо исключительного явления на общем фоне. Только их тяжелое правовое и материальное положение усугублялось еще тем, что они были иностранцами в любой стране своего пребывания. Для ищущего труда иностранца двери многих учреждений в каждой из этих стран наглухо закрыты, а местные профсоюзы ведут беспощадную борьбу с «иностранным засильем», как они называют этот вид конкуренции, представляющей собой язву жизни капиталистического общества.
В 30-х годах в эмигрантских газетах промелькнуло сообщение о том, что в Париже возрождается Дом песни — концертное предприятие известной в дореволюционные годы исполнительницы русской камерной вокальной музыки М. Олениной-д'Альгейм. В свое время этой талантливой камерной певицей, прославившейся исполнением вокальных сочинений Мусоргского, бредила вся музыкальная Москва.
Увы! Дальше репортерской заметки и газетного объявления дело не пошло. Дом песни по каким-то причинам не возродился, о его основательнице я больше никогда и ничего не слышал.
Долгие годы в Париже подвизался композитор А. А. Архангельский, имя которого было тесно связано с «Летучей мышью», для спектаклей которой он составлял музыкальное оформление. Им, кроме того, написана одноактная опера «Граф Нулин» на пушкинский сюжет.
Опера эта была поставлена силами бердниковского кружка художественной самодеятельности и получила высокую оценку Н. Н. Черепнина. А. А. Архангельский умер во время войны.
Еще тяжелее сложилась на чужбине судьба зарубежных русских писателей.
Единственным средством существования для писателя является издание его сочинений. В первые годы эмиграции потребителем писательской продукции была та часть эмиграции, у которой еще оставались кое-какие личные средства и ценности.
В 1921–1924 годах, когда в Берлине была сосредоточена основная масса этих потребителей, главным образом из числа русской интеллигенции, последние страницы номеров берлинского «Руля» пестрели объявлениями различных мелких русских зарубежных книгоиздательств, предлагавших свой «товар» эмигрантской публике. Но этот сумбурный «берлинский» период разбазаривания последних эмигрантских ценностей быстро кончился. С середины 20-х годов начался беспросветный «парижский» период — период эмигрантского материального оскудения, бедности и нищеты. Почти все русские книгоиздательства прогорели и перестали существовать. Немногие оставшиеся не рисковали издавать малоходкий «товар», так как массовый потребитель исчез. Исключения делались только для очень крупных имен вроде Бунина или Шмелева да для таких бульварных писак, как Брешко-Брешковский и Краснов, халтурные романы которых находили сбыт среди невзыскательной и малограмотной части зарубежной читательской публики.
Об издании книг за свой счет писателю в большинстве случаев нечего было и думать, так как стоимость бумаги и газетной рекламы, типографские расходы и отчисления в пользу книготорговца превышали то, что можно было выручить от продажи книг.
Большим подспорьем для писателя могло бы служить издание переводов его сочинений на иностранные языки.
Но тут новое и еще более серьезное затруднение. Иностранному книгоиздателю нет никакого дела до художественной ценности того или иного произведения и до таланта его автора. Он хватается только за «ходкий товар», который будет иметь сбыт и на котором можно хорошо заработать. А вкусы широкой читающей публики часто бывают очень своеобразны, капризны, а иногда и примитивны. Поэтому случается, что издатель легко отбрасывает произведения большой художественной ценности и охотно принимает литературную халтуру, потакающую самым низменным вкусам читателя — изобилующую порнографией, полицейско-детективными эпизодами и т. д.
Другое затруднение, возникающее у писателя еще ранее, чем предыдущее, — это вопрос самого перевода. Кто оплатит труд переводчика? Ведь не писатель же, у которого большей частью в кармане нет ни гроша и который никогда не может с уверенностью сказать, будет или не будет принят перевод его сочинения тем или иным иностранным издателем.
Так создается заколдованный круг около творчества любого русского зарубежного писателя. Лишь немногим удалось его разорвать.
Начну с И. А. Бунина. Я не собираюсь здесь анализировать творчество этого большого писателя. Но я не могу пройти мимо того обстоятельства, что и друзья его, и недоброжелатели одинаково пришли к выводу: очутившись за рубежом, он, как писатель и поэт, разменялся на мелочи и не создал ничего такого, что можно было бы поставить на один уровень с его литературным наследием дореволюционной эпохи.
О Бунине в эмиграции говорили очень много, особенно после того как он получил Нобелевскую премию по литературе. «Левый» сектор во главе с милюковской газетой «Последние новости», тесно связанной с масонскими кругами, считал его «своим». Правый относился к нему несколько более сдержанно как к писателю, а к его зарубежной карьере — очень холодно, чтобы не сказать отрицательно.
Горячие дискуссии вызвало среди эмигрантов получение им Нобелевской премии. «Последние новости» ликовали. Когда Бунин отправился в Стокгольм, чтобы получить из рук короля Швеции при соблюдении установленного торжественного церемониала присужденную ему премию, эта газета послала туда специального корреспондента, на обязанности которого было описание каждого шага нового
