— Ах, вот оно что! Ты теперь живешь здесь, — сказал я. — Прилетай в гости!
Ребята окружили меня и теперь уже пришлось рассказать им эту историю.
Если вам где-нибудь встретится грач с кольцом на левой ноге, знайте, что зовут его Карл Карлыч и живет он в Горках.
ЗАЙЧИК
В душе у Миши все кипело. Ведь сам пришел, рассказал, что укусила и поцарапала его нутрия, попросил, чтобы сделали укол, а его взяли и положили в больницу. Вначале думал, ладно, день или два потерпит, и вдруг узнаёт, что продержат десять дней. Провести весенние каникулы в душном, пропахшем лекарством помещении, когда другие будут гонять на велосипеде и ходить на пруд, показалось ему верхом несправедливости.
Он выскользнул из не очень крепких рук старшей медсестры, которая вела его в палату, побежал вниз по лестнице и, надо же, попал прямо в сильные объятия человека в белом халате. Этот рослый дядька руками, как щипцами, подхватил его под мышки, положил себе на бедро и снова поднялся на второй этаж.
— Пусти, крокодил! — кричал Миша, дрыгая ногами. — Все равно убегу!
Врач положил его на койку, одним движением стянул брюки вместе с трусами, накинул одеяло и вышел из палаты. А вслед неслось:
— И без штанов сбегу, вот посмотрите!
Мальчик плакал и катался по койке, а у дверей палаты уже собрались любопытные больные. И вдруг рядом кто-то спокойно и четко произнес:
— Ну покуражился и будет. Лучше скажи, как тебя зовут.
Миша даже приподнялся на локти, чтобы поудобнее разглядеть говорившего. На соседней высокой койке лежал человек, спрятанный в гипс, как в средневековые латы, только глаза и рот были свободны от бинтов.
— Никак! — все еще в пылу отчаяния и злости крикнул Миша и укрылся с головой одеялом. В палате стало тихо.
— Вот что, Никак, — сказал человек в гипсе, — подай-ка мне стакан с водой.
Одеяло зашевелилось, и между складками, как из норки, показалось тонкое, с большими глазами лицо мальчика.
— Я же без штанов, не видишь?
— А руки у тебя есть?
— Есть.
— Тогда подай стакан. Он стоит на тумбочке.
Несколько секунд Миша раздумывал, как это сделать. Потом, завернувшись в одеяло, встал и подал стакан с водой. Больной уперся одним локтем в матрац, здоровой рукой взял стакан, мелкими глотками выпил почти всю воду и выдохнул:
— Спасибо! — Он полежал немного, отдыхая, а потом снова сказал — Здоровых в больницу не кладут, особенно в хирургическое отделение. У тебя что болит, Никак?
— Да Мишей меня зовут. Ничего у меня не болит. Нутрия разок цапнула, и все. Пришел домой, а бабка стращает — помрешь, если укол не сделают. Наврала все. Теперь каникулы здесь торчи! Но я убегу, вот посмотришь.
— А укол сделали?
— Сразу. В живот. От бешенства. Совсем не больно.
— Одного укола тебе мало. Ведь ты и так бешеный. Миша хихикнул, а потом совсем не зло ответил:
— Ты брось шутки шутить. Сколько положено, столько и сделают. Бабка рассказывала, сосед наш, сын Ивана Даниловича, от укуса собаки обезумел. А почти год прошел, как она его цапнула. Приехали из больницы, а он на стену лезет. Пена во рту. Пока везли, он в дороге и помер. Бабка врать не будет.
— Что же это у тебя за бабка такая? Вначале врет, а потом врать не будет.
— Это я от сердитости сказал, — словно извиняясь, ответил мальчик. — А бабка мировая, во! — Для убедительности Миша даже показал большой палец. — Она со мной до второго класса в хоккей играла. Не веришь? Бьет по воротам без промаха. Сейчас уже старая стала.
— А сколько ей?
— Шестьдесят стукнуло.
— Это еще не старая.
— Седая вся.
— А отца-матери нет?
Почему же, есть, конечно. В городе с Ленкой живут. Она только ходить научилась. А мне, если по правде, здесь не хуже. Зимой на коньках и на лыжах гоняю, летом в пруду купаюсь. Велосипед купили. Чем не жизнь?
Неожиданно распахнулась дверь, и в палату вошла молоденькая медсестра, бледная и остроносая, с копной светлых волос, на которых чудом держалась белая накрахмаленная до твердости шапочка. Миша тут же скрылся под одеялом.
— Нечего прятаться, — строго сказала она, — вот тебе штаны, курточка, одевайся, и пойдем в другую палату. Здесь лежат только тяжелобольные.
Миша под одеялом еще больше сжался, как паучок, подобравший под себя все конечности в ожидании опасности.
— Не тревожь его, Люда, — вступился за мальчика человек в гипсе, — мы с ним уже столковались. Пусть остается со мной.
— Это Анатолий Иванович приказал. Уж больно громкий парень. А здесь должен лежать человек, который мог бы и вам помочь.
— Мальчик будет не хуже, — твердо сказал больной. — Он ведь ходячий и уже напоил меня водой.
— Ну как хотите, Корольков. Я передам вашу просьбу заведующему, но если он будет настаивать…
— Не будет, — сказал Корольков. — Я уверен, что не будет. Девушка пожала плечами и вышла, прикрыв за собой дверь.
Миша лежал под одеялом, но в щелочку наблюдал за сестрой и Корольковым. Тело больного было неподвижно, а белая маска из бинтов, покрывших все его лицо, непроницаема. И Миша никак не мог определить, молодой Корольков или старый. По серьезным словам выходило, что старый, а по голосу — молодой.
— Отбой, хлопец, — объявил Корольков. — Теперь они тебя не тронут.
— А ты что, начальник? — спросил Миша, высовываясь из-под одеяла.
— Я тяжелобольной, а это, брат, здесь должность самая серьезная.
— А ты под машину попал? — спросил Миша, показывая пальцем на гипс.
Корольков несколько минут молчал, потом тяжело вздохнул:
— Попасть не попал, а с машиной разбился. Хорошая у меня была машина — «Колхида». Слышал про такой грузовик? Вез я оборудование для одного завода, а тут прямо мне под колеса хлопец один на велосипеде. Тормоза у него отказали или правил не знает, ну я и вывернул руль, да в кювет кверху брюхом. Вот меня и поломало всего.
— Теперь за машину будешь отвечать, — не то раздумывая, не то сожалея, сказал Миша.
— Может, буду, а может, простят. Человек у нас дороже любой машины. А я как-никак человека сохранил.
— А ты теперь что, инвалидом станешь?