как Равальяк упорно следует за каретой или рядом с ней от самого Лувра, но еще и не заметил, как он вскочил на колесо кареты и нанес королю три удара. Все это лишь усиливает подозрение в их общем сговоре или по крайней мере в известном попустительстве некоторых из них, тех, кто специально смотрел в другую сторону. Как вскоре выяснится, д’Эпернон был главным убийцей.
7) Равальяк, нанеся королю удар, мог легко убежать, достаточно ему было бросить свой нож и скрыться из виду, бросившись через кладбище Инносан. Но этот полоумный, находившийся во власти внушенных ему идей, остался на месте, торжествуя, будучи уверенным, что на его стороне все королевство. Это не было предусмотрено, и знатные сеньоры должны были сами позаботиться о его аресте. Здесь встает один вопрос: где же всадники, эскортировавшие карету? И где же выездные лакеи?
Лишь после того, как их удалось вернуть назад, сеньоры, сопровождавшие Генриха IV, передали им убийцу, который был препровожден сначала в замок де Гонди, где состоялся его первый допрос. Кажется, от него не смогли добиться ничего, кроме его имени: Франсуа Равальяк.
Семья Гонди была также (как бы волею случая) флорентийского происхождения и обосновалась во Франции со времен Екатерины Медичи. И в день убийства короля в этом отеле находился глава семьи: Эммануэль де Гонди, командовавший галерами. Очевидно, что первое место заключения Равальяка было выбрано не наспех, и не даром его не доставили прямо в Консьержери [132], как это было принято.
Назавтра д’Эпернон привез его к себе домой на целый день, видимо, с целью убедить его хранить молчание. Перечитайте историю убийства герцога де Берри в нашей книге «Преступления и секреты государства». Методы применялись те же, только на месте д’Эпернона был Деказ, а на месте Равальяка — Лувель…
Между тем расследование шло более чем неторопливо. Отец д’Обиньи, священник церкви Сен- Северен, к которому часто приходил Равальяк, был допрошен весьма формально и очень быстро. Что же до остальных возможных свидетелей, то их просто проигнорировали. Сразу после смерти короля д’Эпернон совершил своего рода государственный переворот. Королева, коронованная накануне дня убийства, была сразу же объявлена регентшей королевства, а юный Людовик XIII был еще несовершеннолетним. Однако совершенно возмутительным является то, что в регентском совете заседали нунций Убалдини и посол Испании. Это убедительно доказывает, что убийство Генриха IV направлялось рукой иностранной державы, а также церкви.
Во время допроса Равальяк, впрочем, подчеркнул, что он нарочно ждал, когда Мария Медичи будет коронована и станет королевой Франции, чтобы затем убить короля. Хотя он сгорал от нетерпения совершить это, т. к., по его признанию, «его убедили в том, что французский народ ожидает этой смерти с таким же нетерпением».
По окончании этого краткого расследования Равальяк был очень быстро казнен. Должно быть, он понял всю тяжесть совершенного преступления и осознал свою вину лишь тогда, когда 26 мая 1610 г., через 12 дней после убийства, его привезли на место казни и там на него обрушился гнев разъяренной толпы. А когда он осмелился попросить успокоительное снадобье, чтобы иметь мужество вынести предстоявшие муки, ответом ему был яростный вопль толпы, требовавшей его смерти.
Через несколько дней Жаклин д’Эскоман представила во дворец правосудия написанное по всей форме обвинение против герцога д’Эпернона и Генриетты д’Антрэг под названием «Истинный манифест по поводу смерти Генриха IV».
Жаклин сразу же оказалась в тюрьме, а затем она была отправлена в монастырь. 15 января 1611 г., выйдя из него, она направилась к королеве Маргарите, которая когда-то отказалась взять ее к себе в услужение. Добившись того, что ее согласились принять и выслушать, она рассказала все, что знала о д’Эперноне и Генриетте д’Антрэг, сообщила, что принимала Равальяка по рекомендации последней, когда та была в Маркусси, а также то, что временно жила у мадемуазель дю Тийе.
Маргарита де Валуа, бывшая супруга Генриха IV, не сохранила добрых воспоминаний о своем муже, который хотел подстроить ей, как он выражался, «каверзу» и не заботился об обуздании своих сексуальных бесчинств. Она попросила Жаклин д’Эскоман зайти к ней вновь на следующий день. А на следующий день, 17 января 1611 г., когда она стала повторять в подробностях свой рассказ, Мария Медичи, королева Франции, коронованная накануне убийства своего супруга, и регентша королевства, была поставлена в известность. За портьерой подслушивали верные ей люди: вездесущий д’Эпернон и Пьер Жаннен. Последний, бывший лигист и бывший советник герцога де Майенна, главы «Священной лиги», которого Мария Медичи назначила в 1616 г. суперинтендантом финансов, отнюдь не симпатизировал Жаклин д’Эскоман.
По его приказу она была арестована и препровождена в Консьержери. Это не только не утолило ее жажду справедливости, но и вдохновило на немедленное сочинение нового обвинения, гласившего, что по приказу маркизы де Венейль был отравлен Тома Робер, прево из Питивье, который находился в тюрьме, куда он был заключен после убийства короля. Выслуживаясь перед семейством д’Антрэг, он допустил неосторожность, сообщив об убийстве Генриха IV еще в тот момент, когда оно только совершалось! Обвиненный в связи с этим в сообщничестве, он мог заговорить под «пыткой». Генриетта д’Антрэг заставила его замолчать навсегда.
Было решено устроить очную ставку мадемуазель дю Тийе и Жаклин д’Эскоман. Очная ставка обернулась в пользу последней. Слуга дю Тийе подтвердил обвинение д’Эскоман в том, что его хозяйка «содержала Равальяка во время его пребывания в Париже». И дю Тийе была вынуждена признать сей факт. Эта важная подробность осталась бы неизвестной, если бы мы не обнаружили ее в переписке Фоскарини, посла Венеции, который сообщил ее сенату Светлейшей республики (т. е. Венеции. —
Поэтому Пьер де Л’Этуаль в своем «Журнале Генриха IV», говоря о Жаклин д’Эскоман, отмечал: «Она хорошо и разумно говорит, будучи решительной, твердой и постоянной, без всяких отклонений в своих ответах и обвинениях, подкрепленных очень вескими доказательствами, что очень удивляет судей».
Нужно сказать, что обвиняемая не шла напролом. Как следует из тех же писем венецианского посла в сенат, она утверждала, что «Равальяк очень часто наведывался к мадемуазель дю Тийе, фаворитке герцога, что маркиза де Вернейль играла важную роль в этом деле, так как надеялась, что оно перерастет в восстание в королевстве, что тогда на ней женится герцог де Гиз, что ее объявят регентшей, ее юного сына, герцога де Вернейля — королем, а герцога д’Эпернона — констаблем и что она располагает доказательствами этих истин».
В письме от 18 января 1611 г. Фоскарини заявлял: «Пока непонятно, почему так поступает вышеназванная мадемуазель: из-за своего безумия или из желания опорочить герцога д’Эпернона и всех остальных».
Чтобы пустить следствие по ложному следу, прокурор Ла Гель по приказу королевского двора обвинил д’Эскоман в «колдовстве, изготовлении фальшивых денег и прочих преступлениях». Разразился такой скандал, что Первый председатель суда Ашилл де Арлей приказал прокурору удалиться. Тогда главный адвокат Сервен потребовал ареста герцога д’Эпернона, но, видимо, его не поддержали, и судьи перенесли обсуждение этого требования на другой день под предлогом того, что «ввиду важности данного вопроса необходимы более зрелые размышления» (см.:
Узнав о требовании арестовать его, д’Эпернон пришел в ярость и пригрозил главному адвокату, что убьет его.
30 января 1611 г. Первый председатель Ашилл де Арлей вызвал к себе домой маркизу де Вернейль и допрашивал ее пять часов подряд. Узнав об этом, Мария Медичи послала спросить у де Арлея, что он думает о данном процессе. Ответ был весьма красноречив, хотя и очень таинствен: «Скажите королеве, — ответил де Арлей посыльному, — что Бог определил мне жить в этом веке для того, чтобы видеть и слышать странные вещи, которые, я думал, мне никогда в жизни не доведется увидеть или услышать»[133].
Дворянин-посыльный, желая понять его намерения, чтобы доложить о них королеве, лицемерно заметил ему, что нет никаких доказательств, подтверждающих обвинения, выдвинутые Жаклин д’Эскоман. В ответ на это Ашилл деАрлей, воздев руки к небу, возразил:
«Доказательства? Их даже слишком много!»
