излагал повествование нашего полковника о событиях марта 1953-го, я ему просто внимал. Услышанное потом на бумагу не переложил. Не переложил потому, что не боялся забыть. Слишком все хорошо запомнилось. Итак, с чем же в ночь с 5 на 6 марта полковник Щадов ступил в кабинет заместителя Председателя Совета Министров СССР, Маршала Советского Союза Лаврентия Павловича Берии? С чем? С монологом-докладом и с заявкой на сотрудничество.
— Товарищ Берия, — заговорил наш полковник, получив разрешение сесть напротив маршала. — Три дня назад Василий Сталин заявил вам о том, что его отца отравили. Его заявление не с потолка списано. Оно возникло с моих слов и в нем — правда.
Товарищ Сталин с первого взгляда определял энергетический потенциал любого человека и не мог заблуждаться в истинном знании своих жизненных сил. А если бы он уловил, что ресурс его мозга и сердца истощен трудами и недугами, то задолго бы стал готовиться к уходу в мир иной. Так поступали все мудрецы, так поступил бы и товарищ Сталин. Но он, трезво оценивая собственное здоровье, ни о каких предсмертных завещаниях и распоряжениях не помышлял. Небеса божественные благословляли его жить и жить. Но сегодня товарищ Сталин — мертв. И мертв он по той же дьявольской причине, по которой умерли 44-летний товарищ Щербаков и 52-летний товарищ Жданов.
По роду службы, — уведомил Берию наш полковник, — мне выпало заниматься прогремевшим не так давно делом кремлевских врачей. Занимался я им тщательно и пришел к выводу: медики-евреи ненавидели товарищей Щербакова и Жданова, но они погибли не от неправильного лечения.
Когда вы, товарищ Берия, руководили Наркоматом внутренних дел СССР и когда этот наркомат включал в себя и собственно органы внутренних дел (милицию), и органы государственной безопасности (разведку, контрразведку и политический сыск), в вашем подчинении находилась Токсикологическая лаборатория. Лаборатория по изготовлению различных ядов. Весной 1943-го НКВД разделили — за вами осталась милиция, а органы госбезопасности отошли в ведение самостоятельного наркомата — НКГБ. Ему передали и Токсикологическую лабораторию.
Не сомневаюсь, — наш полковник уставил свои очи на пенсне Берии, — вы помните, что яды из названной лаборатории уходили только с разрешения первых лиц во власти. Так было при вас, так было и после передачи вами управления госбезопасностью вашему бывшему заместителю Всеволоду Николаевичу Меркулову. Так вот, доводы следствия по делу врачей о смерти товарищей Щербакова и Жданова от вредоносного лечения мне показались не убедительными, и я заинтересовался Токсикологической лабораторией. Негласно, без ведома товарища Сталина, завел знакомство с одним из ее сотрудников, и сведения, от него полученные, открыли для меня два одинаковых по последствиям факта.
В апреле 1945-го с санкции Маленкова из лаборатории выдается медленно действующий яд, спустя две недели, 10 мая, умирает Щербаков. В начале августа 1948-го по указанию того же Маленкова тот же яд уносится из стен лаборатории, и в конце названного месяца в гробу — Жданов. Разумеется, в обоих случаях Маленков разрешал использовать яд по запросам сотрудников госбезопасности для истребления врагов Советского государства где-то очень далеко от Москвы. Но по прямому ли назначению ушли все дозы яда или часть из них истратили на смертельные рубцы на сердцах Щербакова и Жданова?
Этот вопрос, товарищ Берия, — склонил голову наш полковник, — позвольте пока оставить без ответа. Молв- дю вам сначала совершенно очевидное: у Маленкова были серьезные мотивы тайно избавиться от товарищей Щербакова и Жданова.
Весна 1945-го — пик карьеры Щербакова. Он выиграл пропагандистское сражение с Геббельсом, с Агитпропом фашистской Германии. Он — не только первое лицо в руководстве Москвы и Московской области, но он же как секретарь ЦК партии, как начальник Совинформбюро и Главного политуправления армии делает погоду в прессе и книгоиздании, в театрах и кино. От имени Сталина Щербаков, по сути, единолично управляет ходом мысли и настроением всех граждан страны. Управляет так, как не по нраву Маленкову.
В Маленкове русский националист Щербаков видел скрытого троцкиста-интернационалиста. Обладая обширной и достоверной информацией обо всем везде происходящем, Щербаков точно знал: муж еврейки Маленков наряду с влиятельнейшими еврейскими деятелями, например с Лозовским и Жемчужиной- Молотовой, всячески через разные властные рычаги противодействуют проводимой им, Щербаковым, чистке. То есть освобождению редакций печати-радио и учреждений культуры от евреев-национа- листов и от лиц иных наций, не приемлющих идеологию русского великодержавия. Короче говоря, два вроде бы соратника на вершине власти — Щербаков и Маленков — являлись на самом деле врагами. И если бы в мае победного 1945-го Щербаков вдруг не умер, то он при огромном к нему доверии товарища Сталина наверняка отправил бы вскоре Маленкова либо в ссылку в Кустанайскую степь вместе с Жемчужиной- Молотовой, либо в тюрьму вместе с Лозовским.
По мировоззрению товарищ Щербаков и сменивший его в роли главного идеолога страны товарищ Жданов были братьями-близнецами. И Жданов с его двумя воспитанниками в высшей власти, с набиравшими все большую силу членами Политбюро ЦК ВКП(б) Вознесенским и
Кузнецовым, уготовил бы Маленкову ту же участь, что и Щербаков. Поэтому и Жданов так же вдруг ушел из жизни в августе 1948-го.
Наш полковник перевел дух:
— Я не докладывал товарищу Сталину мои догадки. Ему для решения еврейского вопроса в стране нужно было, чтобы тайну смерти Щербакова и Жданова раскрыли перед народом как злостное циничное преступление врачей-евреев. Работая над этим, я не мог без дозволения Сталина параллельно расследовать использование ядов от Маленкова. И потому держал свои догадки исключительно при себе. Но как только в середине февраля мой агент сообщил мне, что Хрущев распорядился выдать яды из Токсикологической лаборатории, я поехал к Василию Сталину. Расписал ему свою версию об отравлении Щербакова и Жданова и заметил: надо бить тревогу.
Далее я вывалил на Василия доводы для тревоги.
Товарищ Сталин сейчас — в мыслях о крупных переменах в стране. Вот-вот он планирует развернуть массовую эмиграцию евреев и одновременно с ней реформу всей пропагандистской машины.
Отказ Сталина быть Генеральным секретарем ЦК партии означает начало реформы партии — структурной, кадровой и идеологической.
Грядет и реформа в экономике. До и во время Великой Отечественной войны сосредоточение в руках государства всей собственности страны и жесткое госуправление промышленностью, сельским хозяйством и торговлей были оправданны. После Победы, после восстановления разрушенных городов-сел и сотворения ядерного щита необходимость в централизованной мобилизации ресурсов и регламентации чиновниками всего и вся отпала. Следовательно, вскоре Сталин приступит к внедрению рынка. Регулируемого рынка, при котором производители товаров-услуг и продавцы вольны сражаться под контролем государства: кто более лучшей и более дешевой продукции выдаст гражданам и кто больше может трудом и сноровкой заработать.
Хрущев с Маленковым о наметках сталинских реформ имели ясное представление и воспринимали их как угрозу для себя лично. Они, политработники-порученцы, выполняли задания Сталина много лет. Не всегда успешно. И не раз были биты за неудачи. Но все-таки удержались на самом верху власти. И при действующих системах идеологии и экономики у них есть шанс и впредь сохранять свое высокое положение. А вот если пойдут реформы, то они, Хрущев с Маленковым, сановные порученцы с замшелыми догмами в башках и с неумением учиться, Сталину с его нововведениями уже не понадобятся на Олимпе власти. Им предстояло падать вниз и, возможно, очень больно удариться.
Реформы Сталина для Хрущева и Маленкова — нож острый. И у них единственный способ не допустить реформ — убрать от власти Сталина. Но он — не только должностное лицо, он — Вождь. Отправить его в отставку невозможно, значит, надо устранить из жизни.
Маленкову дважды светила перспектива падения с властного Олимпа. Но он не упал — ни в 1945-м, ни в 1948-м — потому что отправил на тот свет Щербакова и Жданова. Сейчас такая же перспектива — и перед ним, и перед Хрущевым. Они вошли в сговор, и Хрущев как секретарь ЦК партии, курирующий Министерство госбезопасности, санкционировал выдачу ядов из Токсикологической лаборатории. Так не для товарища ли Сталина эти яды предназначены?
С этим вопросом, товарищ Берия, я обратился к Василию Сталину 20 февраля. Он отозвался на него весьма оригинально:
