Я осторожно подобрала очередной осколок стекла.
— Наверное, здесь есть уборщики или типа этого.
— Есть, конечно, но я не хочу оставлять дедушкин кабинет в таком виде, — ответил Брэн. — Он жуткий аккуратист.
— Зато у уборщиков есть метлы, — заметила я. — Тут полно битого стекла.
Брэн сдвинул брови и продолжил собирать осколки.
— Я осторожно.
Некоторое время мы работали молча.
— Мне жаль, что я не сказал тебе раньше, — смущенно сказал Брэн. — Но мне и в голову не приходило, что ты не знаешь. Все знают об этом. Кстати, это одна из причин, по которой Отто так потянулся к тебе. Он чувствует себя таким же покинутым.
Я закрыла глаза.
— Ты действительно думаешь, что они хотели… оставить меня там?
Брэн помедлил с ответом.
— Я их не знал. Темные времена были поистине ужасны, и я могу понять родителей, которые хотели бы спасти своих детей таким способом. Несмотря на все опасности.
Двадцать лет в стазисе — тоже немалая опасность. Правда, не такая страшная, как шестьдесят два. Если бы меня освободили через двадцать лет после помещения в стазис, я бы, наверное, уже через два месяца смогла нормально есть. А теперь неизвестно когда смогу.
— Но… он сказал, что прошло девять лет…
— Да, — очень мягко сказал Брэн. — Дедушка говорит, что твои родители очень старались, чтобы никто ничего не узнал и не озаботился тем, что их дочка совсем не взрослеет. Вот почему я тогда не смог найти никаких записей о тебе. Они сделали все, что смогли. Постоянно переводили тебя в разные школы. Стирали твои изображения из любых публичных документов. Держали тебя в изоляции, выпуская только для особых мероприятий. — Он опустил глаза. — Постоянно запугивали. Возможно, в конце концов они хотели выпустить тебя, но…
Но я никак не могла этого понять.
— Целых девять лет… — Я села на корточки. — Неужели я такая ужасная? — шепотом спросила я.
Брэн бросил еще один стакан в мусорку.
— Никто не говорил, что ты ужасная.
— Я не должна была кричать на маму, — сказала я.
Брэн осторожно обошел битое стекло и присел на корточки рядом со мной.
— Я все время ору на свою маму, — признался он. — И меня за это отсылают в мою комнату. Но стазис не кажется мне адекватным наказанием.
— Это не было наказанием! — воскликнула я, оборачиваясь к нему.
Но лицо Брэна осталось совершенно бесстрастным.
— Ты уверена? — Он взял меня за руку и помог подняться. Потом подвел к дивану, усадил и сам сел рядом, обняв за плечи.
— Не надо, — буркнула я, пытаясь отодвинуться.
— Разве я не могу быть твоим другом? — спросил Брэн.
— Можешь, просто… Я еще не перестала сходить по тебе с ума. Ты меня отвлекаешь.
— Все, понял. Извини, — он убрал руку.
Я схватилась за виски.
— Господи, — стыдно!
— Что именно?
— То, что ты знаешь обо мне все это! Это нечестно. Скажи мне что-нибудь!
— Что?
— Что-нибудь, — попросила я. — Что-нибудь личное. Я ведь совсем тебя не знаю.
Брэн негромко хмыкнул.
— Знаешь… у меня не так много личного, о чем можно рассказать. Самое важное в моей жизни — это теннис, но я собираюсь завязать с ним после школы. По крайней мере, с соревнованиями. Я никогда не был влюблен, потому что меня это пугает. Я никогда не проводил больше двух недель за пределами Юнирайона и, наверное, вернусь сюда после колледжа, просто потому, что не вижу такой силы, которая могла бы удержать меня в другом месте. — Он вздохнул. — Вообще-то, мне даже немного неловко за себя, теперь, когда ты спросила. Я привык следовать по пути наименьшего сопротивления. Наверное, самые потрясающие события, произошедшие в моей жизни, случились в полуподвале.
Я нахмурилась.
— Хочешь сказать, что я — самое интересное, что случилось в твоей жизни?
— Ага, — кивнул Брэн. — Но в этом нет ничего удивительного. Роуз, ты самое интересное, что случилось с человечеством со времени открытия микробов с Европы.
То есть он снова связал меня с Отто! Неужели это никогда не закончится?
— Даже если бы ты не была дочерью Марка Фитцроя, обнаружение человека, столько лет проведшего в стазисе, в любом случае обречено было стать мировой сенсацией. Ты, такая как ты есть…
— Я знаю, что я пугало.
— Возможно, ты права, — сказал дедушка Брэна, входя в комнату. — Совсем недавно Реджи снял значительную сумму с одного из счетов компании. Этих денег не хватило бы, чтобы полностью оплатить Пластина, но это не означает, что он не мог запустить руку и в другие счета. Я продолжаю поиски.
Брэн вскочил и снова принялся за уборку.
— Думаешь, ты сможешь выяснить все? — спросил он.
— Надеюсь, что да. — Рон посмотрел мне в глаза. — Не волнуйся. Все будет хорошо.
И я почему-то сразу ему поверила.
Я чувствовала себя странно. Часть меня хотела снова уснуть, а другая часть не могла оставаться в покое. Я посмотрела на Брэна и решила не предлагать ему свою помощь в уборке. Мне показалось, что он хочет подумать, и не стоит ему мешать.
Тогда я снова взялась за свой альбом. Я закончила серию портретов Ксавьера и решила начать что- нибудь новое. Но пейзажи меня сейчас не привлекали, я была слишком взволнована. И рисовать Брэна тоже не хотелось. Поэтому я принялась за портрет его дедушки.
Он сидел за своим столом, выключив голоизображение на сотовом и вставив микрофон в ухо, чтобы нам не было слышно его собеседника.
— Нет, я все понимаю, — говорил он. — Но боюсь, что это очень срочно. Слишком… Нет, я не хотел бы выносить это на совет директоров… Я сделаю это только в том случае, если… — В его голосе звучала неприкрытая угроза. Я была рада, что он разговаривает так для меня, но не со мной. Я ни за что на свете не хотела бы рассердить такого человека.
Рисовать его оказалось очень просто. Мой угольный карандаш легко обвел линию его носа, поднялся к скулам, очертил изгиб челюсти. Зато с шеей пришлось повозиться. Мне не так часто выпадала возможность рисовать старых людей, и я не привыкла изображать складки кожи. Закончив общий абрис лица, я снова вернулась к бровям, желая убедиться, что верно передала выражение глаз за стеклами очков. Его было очень просто рисовать.
Слишком просто.
Эти черты были мне знакомы. Я посмотрела на старика, откинувшегося на спинку кресла с небрежной грацией человека, проведшего много десятилетий за письменным столом. Ерунда. Я просто спятила, и мне чудится всякое.
Я перевернула страницу альбома. Снова набросала контур лица: скулы, подбородок, челюсть, нос, только без морщин и складок кожи, очки, волосы. И опять посмотрела на него.
Этого не могло быть. Это бред моего воображения. Я крепко зажмурилась, потом посмотрела снова.
Я знала это лицо. Очень, очень хорошо знала.
Моя кровь превратилась в лед. Я почувствовала тошнотворный кислый привкус на губах, но меня
