Андрей Викторович, нас как только не называют!
– Да не думай ты об этом, все нормализуется, – сказал я с уверенностью, которой не ощущал. – С первопроходцами так всегда. Сначала проклинают, потом боготворят.
– А наоборот нельзя?
– С толпой – нельзя…
Обшарпанная стена кирпичного дома ощерилась углом, распахнула чрево такого же, как и все остальные, проулка, грязного и замусоренного. Около черного хода, очевидно, одного из магазинов спорят двое парней. Обоим лет по двадцать, в дурацких гавайских шортах и розовых футболках. Крики далеко слышны в недоброй тишине задворок.
– …На кой оно тебе, Димон? Ты свои бабки для прокорма богатеньких отдавать будешь?
– Да ты че? Я че, лох, че ли?!
– Уроды, уже на бессмертии спекулируют, козлы!
– Ага, козлы! – поддержал первый пацан. – Я вчера по жвачнику смотрел, что эти сволочи сами толпу перед клиникой собрали. Бабло отвалили, реклама такая, черный пиар называется! Во твари! А пингвины в Африке уже с голодухи дохнут!
– Ты че, Димон? Пингвины в Австралии. А в Африке дети негров дохнут от СПИДа!
Первый тупо вытаращился, разъяренно выдохнул:
– Вот бакланы! Там же дети дохнут, а они бессмертия захотели!.. Говорят, мол, расширение сознания – первый шаг к вечному будущему.
Пацаны, увидев нас, замолчали, проводили подозрительными взглядами. Ищенко, в дорогом костюме, с развитой мускулатурой, похож на вышибалу, что тащит седого старика на расправу.
Мы скользнули мимо, все в современном обществе обходят друг друга стороной, но Ищенко вдруг обернулся:
– Разве бессмертие – плохо?
Я вздрогнул от неожиданности, ну зачем он лезет?! Все равно бессмысленными разговорами делу не поможешь!
На Ищенко посмотрели с неприязненным отвращением, как на сифилитика. Помолчали, показывая, что с идиотами не разговаривают, но все же снизошли.
– А ты че, хочешь МакЛаудом быть, га-га? – И, не дожидаясь ответа, пацан скривился. – Это скучно, чувак. Ты сам подумай, что я буду тыщу лет делать?
Я тайком дернул Семена за рукав, но тот упрямо спросил:
– Что «скучно»? Бессмертие?
Пацан скривился, лениво цыкнул.
– Ну да.
– Но почему «скучно»? – не унимался Семен. – Разве тебе не хочется поездить по миру, в космос слетать?
Пацан замялся, с аргументами у таких туговато, просительно посмотрел на собеседника. Но тот со странным упрямством рассматривал меня. Прямо мурашки по коже от его змеиного взгляда, будто я белогвардеец перед красным комиссаром. Или грешник в застенках инквизиции.
– Ну… скучно все. Одни и те же лица… и вообще все…
Ищенко нахмурился, спросил неожиданно:
– Слушай, друг, у тебя мама жива?
– Н-нет, – растерялся тот. – Умерла год назад…
Перед моими глазами вдруг появилось лицо Галины, еще до болезни, улыбающаяся, красивая. В сердце вновь появилась тупая боль, будто там застряла пуля…
– И что, ты не хочешь ее вернуть? – напористо спросил Семен пацана. – Считаешь, что смерть достойное окончание жизненного пути?
На миг в глазах парня мелькнуло понимание, баранье выражение исчезло. Но вдруг появился страх, боязнь осмыслить что-то, ведь легче, когда по ящику передают готовое. Разжеванное для дебилов, только успевай глотать. Почти с грохотом обрушилась плита тупости, зашторившая глаза, парень промычал:
– Но это ж… естественно. Нечего прятаться за родительскими спинами, пускай освобождают место для пропитания. Да и мне помощь от государства капает, еще три месяца будет. До восемнадцати лет…
Пацан, что пристально рассматривал меня, вдруг нехорошо сощурился:
– Димон, это же тот урод, что мозги расширял!!
– Ты че? – не поверил Димон, но в глазах появилось узнавание.
Хребет захолодило от страха. Не нужно было соглашаться на выступление по жвачнику, только одни проблемы появились! Но Ищенко не стал дожидаться, когда узнавание смениться яростью, подхватил меня под локоть. Сзади раздались маты, угрозы, но преследовать не стали.
– Когда адронный коллайдер запускали, и то не было такой шумихи! – тяжело прохрипел Семен, когда мы свернули к заднему двору клиники. – А ведь гораздо хуже могли быть последствия!
Я не ответил, меня уже достал бег по улицам, толпы кретинов, считающих, что с их мнением кто-то считается, пустопорожние жалобы и обвинения. Так прекрасно и легко начинавшийся проект скатился к хаосу! Помню, в первое время нашу группу в журналах называли самым амбициозным проектом десятилетия, пророчили высокие результаты. Даже из Штатов приезжали, изучали разработки, расспрашивали об опытах по расширению сознания… А потом все резко изменилось. Умерла Галина…
…посыпались жалобы от общественных организаций, будто мы нарушаем права человека. Подключилась Церковь, потащила прихожан на крестный ход, ибо мы якобы наукой унижаем Творение Господа.
Поднимались в лабораторию по пожарной лестнице, как бандиты в голливудских детективах. В воздухе отчетливый гул, будто океан в неистовстве бури бьется в скалу. Пробила дрожь, когда я представил толпу, способную так орать. Хорошо еще, что не кольцом окружили клинику!
– Слышали новость? – с порога закричал Колчанюк, примерный семьянин, человек старых взглядов, любитель пива и пошлых анекдотов.
Ищенко скинул пиджак, взглянул на взволнованного лаборанта, предположил:
– К Земле приближается комета и скоро конец света?
– Типун тебе! – с раздражением отмахнулся Колчанюк и с придыханием, торжественно сообщил: – Японцы расширили сознание человеку!.. Опыт удался!
Я замер. В лаборатории повисла мертвая тишина. Верочка, стройная ассистентка Каховски, глядит с сочувствием. Знает, что у нас и так проблемы с финансированием, а теперь еще и отстаем от заграницы.
Я спросил шепотом:
– И что?
– Не знаю, – пожал плечами Колчанюк. – Пока только результат передали, да и то на уровне сплетен. По ящику такого не расскажут, все засекречено.
Верочка спросила с надеждой:
– Так, может, утка? Такое бывает в научных кругах, чтобы гранты получить.
Хлопнула дверь. В лабораторию ввалился Каховски, начальник испытательного центра, замотанный, всклокоченный, будто побывал в изнурительном бою. По очереди осмотрел каждого, глухо спросил:
– Ну и что замерли? Работаем!
– Петр Янович, – начала Верочка. – Японцы…
Каховски скривился, отрубил жестко:
– Информация не подтверждена, иначе бы уже по ящику трубили о победе! Это и есть повод для перекуров? Работаем!
Все разом зашевелились, бросились по местам.
Я бессильно рухнул в кресло, чувствуя, как дают знать о себе годы. Раньше мог сутками из лаборатории не выползать, работал, работал. А теперь чуть переволновался, и все, будто в слизня превращаешься! Или
