отца благочинного Димитрия и стремились избавиться от него.
В 1922 году, на Крещение Господне, когда о. Димитрий отслужил литургию в своем храме, его попросили совершить освящение воды в соседнем приходе из?за болезни тамошнего настоятеля. Он сел в бричку и поехал к храму. Не доезжая моста, лошади вдруг понесли. О. Димитрий лег на дно повозки, чтобы не выпасть из нее. Вдруг он услышал крики «Стой!» и выстрелы. Стреляли в его сторону. Но лошади мчались так быстро, что остановить их было невозможно. Только у храма они замедлили бег и остановились.
Впоследствии выяснилось, что священник этого храма был за сутки до праздника Богоявления арестован ГПУ. Подосланные хотели убить благочинного — отца Димитрия.
То были годы ожесточенной борьбы советской власти с церковью: осквернялись святыни, разрушались храмы и обители. То было время обновленческого раскола. «От обновленцев [4], — говорит архимандрит Зинон, известный иконописец, — он потерпел много».
В одном из храмов, захваченном «живоцерковниками», которые подчинили себе местного священника, о. Димитрий выступил с проповедью, в которой защищал Православную церковь и патриарха Тихона.
Впоследствии, когда о. Серафиму нужно было в каких?нибудь анкетах, церковных и светских, отвечать на вопрос: «Состоял ли в обновленческом расколе?», — он всегда отвечал: «Никогда».
Когда закрыли храм в с. Михайловке, где служил о. Димитрий, он, верный своему пастырскому долгу, тайно совершал литургию дома, тайно крестил, исповедовал, венчал, причащал больных, отпевал.
Дочь Нина Дмитриевна вспоминала, как приходили к нему по ночам люди из разных мест, и он уходил с ними в дальние селения, пробираясь оврагами, чтобы исполнить требы. Иногда его не было три–четыре дня, и дети сидели в холоде, голодные, боясь выйти из дома.
В этих условиях нужно было учиться совершать Божие дело тайно, и оно совершалось подпольной церковью.
Отец Димитрий не отошел от церковного служения, как это сделали шесть пастырей его благочиния, уйдя на светскую работу. Он оставался духовным отцом многих своих чад. Хотя не раз ему говорили, что это опасно, он отвечал: «Мне это благочиние вручил Господь через епископа, всегда служить — мой пастырский долг, а трудно сейчас всем».
Отца Димитрия арестовывали много раз, но, допросив и предупредив, отпускали. Он был взят на учет органами ГПУ за то, что… пользовался большим авторитетом среди духовенства и верующих.
Чтобы прокормить семью и помогать ближним, он в 1939 году устроился через знакомых ночным сторожем на железнодорожном топливном складе в Днепродзержинске. Ночью в сторожке о. Димитрий вместе с верными прихожанами совершал тайные богослужения. Власти выследили и забрали его в ГПУ прямо с работы.
В 1941 году о. Димитрий был судим по статье 54 Украинского Уголовного Кодекса. Оставив трех дочерей — двадцати, восемнадцати и пятнадцати лет — одних (в 1933 году о. Димитрий овдовел) в пустой чужой квартире, он уезжает в лагерь без права переписки. За ним по этапу в Сибирь последовали три его прихожанки из с. Михайловка; две из них там и умерли. Долго никто из родных не знал о нем ничего.
В эти дни лишений и лютой скорби о. Димитрий сказал себе: «Несчастный страдающий брат! Это зовет тебя Христос. Иди к Нему. Он утешит тебя, Он даст тебе покой души».
И он пошел к Нему, как Петр по воде, но не сомневаясь.
«Он взял в руки святое Евангелие и понес его в мир, не страшась сильных мира сего, мужественно преодолевая все преграды на пути сем, пренебрегая своим земным благополучием и самой жизнью.
Таким скорбным, узким, тернистым путем апостол Павел искал на земле Царства Божия. И еще будучи во плоти, поистине нашел его».
Так однажды, говоря в проповеди об апостоле Павле, о. Димитрий — сказал о себе. Господь отрывает Своего избранника от родины, близких, чтобы он почувствовал себя жителем Его мира. Чтобы он познал себя сыном Божиим, отдав всего себя Богу. Только в такой полной самоотдаче его объяла Любовь Христа.
Пастырское служение о. Димитрия продолжалось и в лагере, заботы его о всех оставленных чадах не прекратились, ибо он всех их носил в своем сердце.
Здесь он часто исповедовал, отпевал умерших заключенных, крестил и один раз даже венчал. Пел хор из сокамерников, которых подготовил сам батюшка. Епитрахилью служили два сшитых полотенца с вышитыми на них крестами. Служба совершалась втайне от лагерного начальства, в тайге, там же велись духовные беседы. За это полагался карцер.
Святого узника о. Димитрия заключенные любили, он находился под особой охраной уголовников, когда лагерное начальство начинало притеснять его.
Когда истек срок десятилетнего заключения, начальник лагеря спросил о. Димитрия:
— Что ты намерен делать на свободе?
— Я священник, служить намерен.
— Ну, если служить… тогда еще посиди.
И дали новый срок.
Предлагалось тихо уйти от Христа. Скажи он тогда: «Где?нибудь устроюсь. Найду какую?нибудь работу»… Но о. Димитрий повел себя как мужественный исповедник, готовый умереть за Христа. Он не искал страдания, а согласился на него. Он горел желанием возвратиться в родные места, к детям, к любимой пастве, но он оставил все, чтобы следовать за Христом, Которого любил больше всего на свете.
Алеша Карамазов говорил: «Не могу я отдать вместо'всего'два рубля, а вместо'иди за Мной'ходить лишь к обедне».
В автобиографии 1962 года о. Серафим написал: «Стаж церковной службы — сорок второй год», смело подчеркнув тем самым, что и в лагерях он был не просто заключенным, а священником, то есть служил.
Внешняя свобода исчезла для о. Димитрия, зато возросла внутренняя, которая есть тяжелое бремя и причиняет боль. Многие легко отказываются от нее, чтобы не страдать.
Но по слову Симеона Нового Богослова «Любить — значит страдать». Любить любовью Христа — это пить Его чашу, ту чашу, которую Сам Он просил Отца «мимо пронести».
Отец Димитрий смертельно скорбел. Его мог утешить только Господь. Поэтому душа его вспоминает в эти тяжелые дни Гефсиманский подвиг Иисуса Христа. Только самым близким душам он мог поведать в письме из уз тайну своего страдания:
«'Совершишася и паки Голгофа и паки Крест'.
Дорогая дщерь моя, незабвенная Мавро!
'Душа моя скорбит смертельно'. Вспоминая Гефсиманский подвиг Христа Спасителя, нахожу утешение и своей скорбящей душе. Скорблю, скорблю тяжело; скорблю о себе, скорблю о детях, сродниках своих, скорблю о пастве своей, скорблю о чадах своих духовных, скорблю о любящих, помнящих обо мне и ожидающих моего возвращения ныне. Но совершилось то, о чем я горячо и усердно молил Господа,'да мимоидет от меня чаша сия'.
Вот мое скорбное повествование. В феврале месяце я выбыл из Канска в Балхаш, Казахстан. Писать оттуда тебе, дщерь моя верная, я не имел возможности. В Великий Четверток окончился мой страдальческий подвиг, и только лишь 20 V /2 VI я выехал оттуда…
'Обаче не якоже Аз хочу, но якоже Ты'.
Я горел желанием возвращения на родные места, желанием видеть родных, дорогих и близких, но увы, получил назначение на жительство в Красноярский край. После долгого и утомительного железнодорожного и водного пути достиг я тихого пристанища у далеких берегов реки Енисея, где и пребываю ныне. Здесь рыбный промысел и небольшое хозяйство. Здесь я должен трудиться и от трудов своих себя питать и одевать. Старость моя не приспособлена к таковой жизни (я не от мира сего ведь), и это крайне смущает меня. Притом в настоящее время я без средств. Приближается зима, суровая и продолжительная.'Да будет воля Твоя'.
Верю, что Господь везде и всегда со мною — служителем Его, верю, что Он не оставит меня, уповаю,
