— А как насчет двух сотен? — тихо спросил Боб. Тут уже сама Нора расхохоталась, но Боб даже не улыбнулся.
Отсмеявшись, Нора пристально посмотрела на странного молодого человека.
— Бог ты мой, да он, похоже, не шутит.
— Конечно, не шучу, — подтвердил Боб. — Я бы очень хотел увидеть эту руку на ее законном месте — в Кембридже — и готов заплатить за это двести фунтов стерлингов.
Хозяин взглянул на жену, словно не веря своим ушам.
— Мы бы могли купить тот подержанный автомобиль, на который я положил глаз, — сказал он.
— Не говоря уж о летнем отпуске и новом пальто к следующей зиме, — уточнила Нора, уставившись на Боба так, будто ей требовались еще какие-то доказательства, что он точно не с другой планеты. Она внезапно протянула руку над стойкой и сказала:
— Договорились, парень!
После чего Боб несколько раз за свой счет заказывал выпивку всем посетителям, которые заявили, что близко знали Нориного дедушку, пусть даже некоторые из них выглядели чересчур молодо. А потом ему пришлось остаться на ночь в местной гостинице, потому что Нора ни за что не хотела расставаться с, как она теперь ее называла, «дедушкиной реликвией», пока «ее» банк не обналичит чек, выписанный Робертом Генри Кеффордом III.
Вернувшись в Кембридж, он на следующий же день отнес руку местному реставратору мебели, который пообещал вернуть ей первозданную красу.
Когда три недели спустя Бобу наконец позволили взглянуть на плоды трудов реставратора, он сразу понял: теперь у него есть подарок, достойный Клуба и удовлетворяющий требованиям его отца. Он никому не говорил о своем сюрпризе — даже Хелен — вплоть до вечера, на который был назначен обед «светло- синих». Правда, Боб предупредил чрезвычайно озадаченного этим президента клуба, что на вечере он «кое-что представит» и для этого надо, чтобы в стену вбили два крюка на расстоянии полуметра друг от друга и на высоте двух с половиной метров от пола.
Университетский обед «светло-синих» — ежегодное мероприятие, которое проводится в здании клуба с видом на реку Кем. Присутствовать на нем может любой бывший и нынешний «синий». Прибыв на вечер, Боб с радостью отметил, что явка была почти рекордной. Он поставил под стул свой тщательно упакованный в коричневую бумагу сверток и положил перед собой на стол фотоаппарат.
Поскольку это был его последний такой обед перед возвращением в Америку, Боб сидел во главе стола, между почетным секретарем и нынешним президентом клуба. Почетный секретарь Том Адамс стал членом клуба еще лет двадцать назад и считался ходячей энциклопедией, потому что знал по именам не только присутствующих сейчас в зале, но и всех великих гребцов прошлого.
Том указал Бобу на трех олимпийских медалистов в разных концах зала.
— Тот старик, что сидит слева от президента, — сказал он, — Чарльз Форестер. В 1908 и 1909 он греб третьим номером за команду клуба, так что сейчас ему, должно быть, уже за восемьдесят.
— Разве это возможно? — удивился Боб, вспомнив фотографию молодого Форестера на стене клуба.
— Конечно, возможно, — сказал секретарь. — Более того, молодой человек, — добавил он со смехом, — когда-нибудь вы тоже будете так выглядеть.
— А что это за мужчина у дальнего конца стола? — спросил Боб. — Он выглядит еще старше.
— Это Сидней Фиск. Он занимался греблей с 1912 по 1945 год за исключением времени, когда шла Первая мировая война. Если не ошибаюсь, он принял эстафету непосредственно у своего дяди.
— Он, возможно, знал Дуги Мортимера, — спросил Боб с надеждой.
— О да, это легендарное имя, — заметил Адамс. — Мортимер Д. Дж. Т., 1907–1908–1909 годы, из колледжа Святой Катарины, загребной. Да, Фиск, конечно же, должен был знать его. И кстати, Чарльз Форестер должен был состоять в экипаже, в котором Мортимер был загребным.
За обедом Боб продолжал расспрашивать Адамса о Дуги Мортимере, но тот не смог добавить ничего существенного к статье в имевшейся у Боба «Истории гребных гонок», разве что подтвердил: поражение Кембриджа в 1909 году по-прежнему остается большой загадкой, поскольку экипаж «светло-синих» явно превосходил соперника.
Когда унесли последнее блюдо, президент встал, чтобы обратиться к собравшимся с короткой приветственной речью. Боб не без удовольствия прослушал ту ее часть, где говорилось о буйных студентах-младшекурсниках. А еще он, как и все, впадал в неистовство, когда речь заходила об Оксфорде. Свое выступление президент закончил словами:
— В этом году наш загребной из заморской колонии Боб Кеффорд хочет что-то представить для клуба. Я уверен, вы по достоинству оцените его дар.
Когда Боб встал со своего места, приветственные возгласы стали еще громче, но он говорил так тихо, что вскоре все замолчали. Он поведал товарищам, как узнал о правой руке Дуги Мортимера, а затем раздобыл ее. Тут он торжественно развернул сверсток, который прятал под стулом, и продемонстрировал всем только что отреставрированное изваяние. Присутствующие поднялись со своих мест с одобрительными возгласами. Боб огляделся с торжествующей улыбкой. Как бы он хотел, чтобы все это увидел отец!
Когда его взор скользил по залу, Боб не мог не обратить внимания, что старейший из собравшихся здесь «синих», Чарльз Форестер, не встал со своего места и не присоединился к общим аплодисментам. Затем взгляд Боба задержался на Сиднее Фиске, который тоже не счел нужным встать. Губы старого гребца были плотно сжаты, а его руки лежали на коленях.
Впрочем, Боб забыл об этих двух стариках, когда президент с помощью Тома Адамса водрузил изваяние на стену: между лопастью весла, которым на Олимпиаде 1908 года работал один из гребцов, и накидкой, которую носил единственный в истории «светло-синий», побеждавший Оксфорд четыре года подряд. Боб добросовестно снимал всю церемонию на пленку, чтобы сохранить убедительное свидетельство: он в точности выполнил волю отца.
Когда изваяние заняло свое место, многие из нынешних спортсменов и старых «светло-синих» окружили Боба, чтобы поблагодарить и поздравить его. Так что у него не осталось ни малейших сомнений: усилия, которые он приложил, пытаясь раздобыть эту руку, были не напрасны.
Боб одним из последних покинул тогда зал: очень многие хотели лично пожелать ему удачи во всех его будущих делах. Он брел, насвистывая, по тропинке в сторону своего жилища и вдруг понял, что забыл на столе фотокамеру. Боб решил вернуться за ней поутру, так как был уверен, что клуб уже заперт и там никого не осталось. Но когда он обернулся, чтобы проверить свое предположение, то увидел одинокий свет, пробивавшийся из окна на первом этаже.
Он развернулся и отправился обратно, все так же насвистывая. Подойдя ближе, Боб заглянул в окно и увидел в зале две фигуры. Он сделал еще шаг, чтобы получше их разглядеть, и с удивлением понял, что старейший «светло-синий» Чарльз Форестер и отставной гребец Сидней Фиск стараются передвинуть тяжелый стол. Боб обязательно бы им помог, если бы Фиск не указал вдруг в сторону руки Дуги Мортимера. А потом парень стоял неподвижно, наблюдая за тем, как два старика дюйм за дюймом подвигают стол к стене, пока тот не оказался точно под доской.
Фиск придвинул к стене стул, и Форестер использовал его как ступеньку, позволившую забраться на стол. Затем он наклонился и протянул руку своему более старшему товарищу, чтобы помочь тому забраться.
Уверенно обосновавшись на столе, эти двое недолго поговорили о чем-то, затем протянули руки к изваянию, сняли его с крюков и медленно положили к своим ногам. Форестер с помощью все того же стула спустился на пол, после чего обернулся, чтобы вновь помочь напарнику.
Боб не двинулся с места, пока двое стариков не прошли через весь зал и не вынесли руку Дуги Мортимера из клуба. Поставив ее на землю у двери, Форестер вернулся назад, чтобы выключить свет. Когда он вышел, Фиск не мешкая запер дверь на висячий замок.
Они вновь быстро переговорили о чем-то, подняли трофей Боба и спотыкаясь пошли по тропе. Им несколько раз пришлось останавливаться и опускать скульптуру на землю, чтобы передохнуть. Боб молча следовал за ними по пятам, прячась в тени раскидистых деревьев. В какой-то момент они вдруг резко
