дети получали образование и имели возможность роста, из этого совершенно не следует, что люди готовы согласиться с этим как с нормой, как с постоянным правилом. То же самое я бы сказал и про второй этаж движения этого лифта. Мне-то думается, что когда мы говорим про устройство вооруженных сил, мы все время начинаем говорить о внешней угрозе. Что нужно и чего не нужно для внешней угрозы. Сегодня вопрос армии — это не вопрос безопасности страны. Это вопрос справедливости этих самых движений молодых людей, их роста. Причем армия может быть инструментом справедливости. Она была в странах, выходящих из патриархального состояния в индустриальное, очень важным инструментом справедливости. Она вырывала человека из обстановки, где ему некуда было расти, и дальше предоставляла некоторые социальные навыки и возможность движения в разные стороны. Но ведь сейчас-то это уже не так. Дальше возникают сложности: для одних людей армия по-прежнему инструмент справедливости — вырваться из гнилого местечка, для других — наоборот — это плита, которая перекрывает движение лифта и заставляет получать образование человека, который не собирался его получать. Там, где он не собирался его получать.
Есть, конечно, и третий вопрос, который связан с построением этого лифта без лифтера, это вопрос выхода в бизнес. Потому что то, что в последние 5–7 лет делалось (хочу ещё раз повторить, что в первый период президентства Путина были достигнуты определенные результаты по снижению административных барьеров на рынке, мониторинги всемирного банка это показывают), это не относится ко входу новых людей. Это относится к тем, кто уже там. И это снижение барьеров больше для средних, чем для мелких, для тех, кто внутри, а не для тех, кто хочет туда войти. Поэтому вот эта модель, она у нас ещё не выстроена. Она по виду самая либеральная, самая соответствующая либеральным идеям. Но не дай Бог, если либералы будут настаивать на прежней мысли, что либеральный путь к справедливости состоит в том, чтобы предоставить все естественному течению, только легализовав этот процесс. Этого мало.
В любом случае необходимы вложения в институты, перестроения, для того, чтобы этот лифт двигался. Тем не менее, я не склонен утверждать, что и эта модель относится к большому количеству людей. Это не так. Потому что если люди не склонны к риску, конкурсно-бюрократической карьере или предпринимательству, если они не склонны к конкуренции, но при этом могут быть вполне активно настроены, то им потребуется уже совершенно иная модель.
Главная проблема третьей модели справедливости, проблема для большого количества людей, не желающих конкурировать и рисковать, знаете в чем? Сейчас все больше и больше разговоров о демографическом кризисе, о том, что нас мало и нас все меньше. Но в каком-то смысле нас слишком много. В стране эффективных рабочих мест миллионов сорок. А нас 140 с лишним миллионов. Вот топливно- энергетический комплекс и ещё немножко — это то, что с точки зрения мировой экономики обеспечивает реальный доход.
Третьей моделью справедливости являются рабочие места. Эффективная занятость. Потому что, понимаете, какая штука, даже в нынешних, конъюнктурно благоприятных условиях распределение пирога не может обеспечить справедливости. Есть формальные доказательства этого, есть понятия совершенной и несовершенной процедурной справедливости. Я не буду в скучные вещи погружаться, а скажу только вывод, что с точки зрения этих формальных исследований справедливости невозможно справедливо разделить манну небесную. В наших российских условиях — манну подземную. То, что не есть результат кооперации, то, что не создано, а досталось, не подлежит справедливому распределению.
В принципе, какую проблему мы решаем? И почему нас часто обманывает сама постановка этой проблемы? Кажется, что чрезмерный разрыв в доходах — вот его нужно сократить. Индекс Джини, коэффициент фондов, на поверхности мы видим очень большой разрыв дохода. И мысль напрашивается такая: давайте известными методами сократим разрыв дохода. Знаете, что мы получим, если известными методами сократим разрыв дохода? Задача ведь не в том, чтобы коэффициент понизился, а в том, чтобы это уменьшение разрыва улучшило положение тех, кто внизу, а не ухудшило положение тех, кто вверху. Если мы просто напросто начнем сокращать разрыв дохода, мы просто подрежем эффективность, мы уничтожим стимулы для большого и среднего бизнеса, мы, конечно, сократим этот разрыв, но в абсолютном смысле мы ухудшим положение тех, кто внизу. Да, конечно, мы сначала ухудшим положение тех, кто вверху, а уже потом тех, кто внизу. Но в итоге мы проигрываем, а не выигрываем от такой операции. У этой проблемы есть решение, и оно в итоге будет связано с созданием рабочих мест. Потому что нужно воздействовать не на доходы, а на расходы, причем экономисты давно знают, как это делается. Знают, но не очень любят повторять этот рецепт. Могу объяснить почему. Это феномен, с которым не первый раз мы имеем дело. Гунар Мюрдаль, нобелевский лауреат, первый из институциональных экономистов, получивший премию за свою книгу “Драма Азии”, в этой книге написал, что целый ряд решений, довольно очевидных не принимается по той простой причине, что экспертам лично эти решения невыгодны, поскольку они принадлежат к среднему классу. И любые решения, невыгодные среднему классу, экспертами обычно блокируются. Например, налог на недвижимость, на землю, на квартиры, на дачи. В принципе, этот налог богатые переносят легче, они ж богатые. Тяжело переносит средний класс. Есть, правда, группа, для которой этот налог практически смертелен — это коррумпированное чиновничество. Им очень трудно легально владеть собственностью и при этом платить эти самые налоги. Но препятствием на пути к такому решению будут стоять представители среднего класса, и я очень хорошо их понимаю.
Это одна часть решения, но есть и вторая. По существу, что нужно сделать, чтобы стали образовываться рабочие места? Нужно изменить структуру расходов тех, кто вверху. Сейчас образование доходов внизу происходит из-за “просачивания” богатства вниз. Нельзя сказать, что рабочие места не образуются. Образуются. Но такие специфические рабочие места. Крупье, например, и даже сомелье, не побоюсь этого слова. Это новые рабочие места. Такого в наших справочниках, может, даже и не было. Понятно, что это не эффективный путь, он не может обеспечить для большого количества людей достойный выход на решение по третьему критерию справедливости.
В итоге нужно сделать две вещи: первое — затруднить роскошь, второе — облегчить инвестиции. Причем второе сделать не проще, чем первое. Почему? Потому что издержки, барьеры, при совершении инвестиций — кому издержки, а кому доходы. Трансакционные издержки — это почти всегда чьи-то доходы. Мы, я думаю, представляем себе, почему обречен такой замечательный национальный проект как доступное жилье? Потому что в структуре цены жилья вы обнаружите кроме собственных издержек, которые несет строитель, очень много рентных доходов разного вида. От монопольных доходов строительных фирм, которые по странному стечению обстоятельств в ряде регионов Российской Федерации, принадлежат членам семьи мэра того или иного города, это не чисто московское явление, господа, до рентных доходов, которые получают разного рода лицензионные, экспертные и прочие конторы. Образуется такой высокий уровень издержек, который крайне затрудняет всякого рода инвестиции. А отсюда, между прочими постановка о возможности диверсификации экономики и экономического роста, без которого третья модель не работает. Понимаете, если применять, я бы сказал, аэродинамические аналогии, серьезным фактором того, полетит аппарат или не полетит, является не только горючее, которое мы готовы туда заложить и сжечь, но и форма самого аппарата. Если мы не снижаем силы трения, если мы пытаемся вместо ракеты запустить колхозное поле, оно не полетит. Мы сожжем всю нефть и весь газ страны, но колхозное поле все равно в космос не поднимется. У него парусность очень высокая. Нужно снижать издержки, а вот это снижение издержек есть снижение доходов определенных доминирующих групп. Поэтому я бы сказал, что по этой третьей модели, которая касается очень большого количества людей, существуют простые признанные решения. Но они противоречат интересам других групп довольно серьезно.
Теперь о модели четвертой и самой трудной. Потому что если мы учтем, что в любом обществе, а в нашем особенно, есть пассивные и к тому же не склонные к риску группы, то у них модель справедливости будет выглядеть совсем по-другому, чем у остальных. А как она будет выглядеть? У них есть единственный способ оптимизировать свое положение, ничего не предпринимая — опустить остальных. Господи, если ты даешь моему соседу вдвое, то выколи мне глаз. Это формула определенной модели справедливости. Причем неверно, что она чисто российская. Это не так. Об этом писали Веблен, тот же Джон Ролз в своей “Теории справедливости”. Причем Ролз, на мой взгляд, правильно говорит, что есть другие решения, потому что нужно понимать, в чем состоит проблема этих людей. А их проблема состоит в том, что они не могут обеспечить свое достоинство, которое вообще-то обеспечивается равенством прав свободы, но этими правами свободы нужно уметь распоряжаться, нужно уметь что-то делать. Они все время испытывают болезненное сопоставление с другими, но ведь у них есть и свой круг, в котором возможно общение,
