шашлычной, сидя с пятисортным людом за вином, Гришка в очередь врал о бабах, легко, дескать, на этот счет в санатории да еще при своей комнате. С кухонными-де он шашни не затевает — канитель, привяжется — не расхлебаешься, да и зачем, приезжих хватает, выбирай!
Когда-то Гришка был бравым моряком и правился женщинам. Была у него и семья.
После войны Гришка попал в торговый флот, ходил в дальние рейсы, загуливал в портах, редко вспоминая о жене и детях. Жена ушла, сам Гришка скоро был списан на берег. На берегу он перепробовал множество занятий, переезжая из одного портового города в другой. Лет десять назад прибился к санаторию, встретив случайно фронтового товарища, работающего в санатории поваром. Тот помог Гришке определиться на кухню подсобником, переговорил с начальством, чтобы разрешили возвести пристройку.
Новое положение устраивало Гришку по всем статьям. Жилплощадь была, спецовку выдавали, зарплату начисляли, а главное — три раз в день питался он с кухонными и по воскресеньям — столовая работала без выходных. К нему скоро привыкли. С возрастом сделался Гришка суетлив, услужлив. Он не только подносил и относил на кухне, исполнял и частные просьбы — чинил столовским обувь, колол- разделывал кабанов всем, кто из году в год выкармливал свиней на кухонных отходах, смолил-конопатил рыбакам лодки. Его прозвали специалистом, а позже стали называть короче — спец. Гришка Спец.
По вечерам Гришка отправлялся за шоссе выпить бутылочку красненького — на это у него из месяца в месяц и уходила зарплата, — сидел в павильоне до закрытия разговаривая с дружками. Возвращался, ложился, часто не раздеваясь, на кровать, чтобы утром к семи быть на кухне. Так и тянул все эти годы, не требуя выходных, отпусков, отгулов. Ему, правда, выплачивали за все это. Где-то далеко-далеко, так ему казалось, жила его семья: жена, дети. А у детей росли свои дети, Гришкины внуки. Он почти и не думал о них. Он понимал, что жизнь его — не жизнь, а так... черт знает что, но ничего уж поделать с собой не мог, начинать заново было поздно. Перевалило незаметно за пятьдесят, и желал он теперь только одного: как бы в этом кухонном благополучии доползти до пенсии. Выгонят вдруг за провинность какую, такого удачного места ему больше не найти. И он старался.
Выйти бы спокойно на пенсию. А там что? А ничего! Состарится окончательно и умрет. Санаторские же и похоронят. Жилплощадь бы не отобрали, как пенсионером станет.
С курортницами Гришка заигрывать не пытался, зная, что при его виде никто с ним и разговаривать не станет. Одна Анна Павловна ласково обошлась с Гришкой. Он ведь, откровенно если, заговорил, чтобы посмеяться. Вот, дескать, проводила хахаля, а теперь скучаешь. Домой вернешься, мужу не скажешь? Другая бы прошла мимо, а она...
После ухода Анны Павловны Гришка, размышляя, сделал вывод, что жизнь его потому только пошла кувырком, что не встретилась смолоду такая вот сердечная и, как он любил выражаться, самостоятельная женщина. Шлюхи одни встречались...
Анна Павловна оставшиеся дни ходила с опаской, все прислушивалась, не говорят ли чего о ней. Хорошо, что уехали Лариса с Зоей Михайловной, они тут же догадались бы по виду, стали бы смеяться, конечно.
Анна Павловна решила с Гришкой больше не связываться, не попадаться на глаза ему, чтоб не опозориться вчистую, да и недоставало времени бегать по свиданиям: через три дня отъезд, надо думать об обратном билете. А с билетами тут творилось черт знает что. Своей железнодорожной кассы санаторий не имел, касса располагалась на территории дома отдыха, а и там желающих уехать вовремя хватало. У кассы ежедневно собиралось по нескольку сот человек, и, чтобы купить днем билет, надо было с вечера занять очередь, занести фамилию в список, приколотый над окошечком кассы, дежурить ночь возле него, меняясь. Список могли и любое время сорвать, повесить новый, уже без твоей фамилии, а потом попробуй докажи, что записывался-дожидался. В других санаториях, рассказывали, отдыхающие ни часу не тратят на приобретение билетов, заполняют листок из санаторной книжки, сдают администрации, та и заботится. А здесь все не как у людей! Вроде бы добивался неоднократно главврач, чтобы и у них касса была, ему отказывали по разным причинам. На самолет можно было купить в санатории, но самолетом Анне Павловне лететь но с руки, да и побаивалась она — ни разу на самолетах не летала, а вдруг брякнется...
Решила всеми силами добиваться железнодорожного билета.
Договорившись с попутчицей, Анна Павловна после ужина пошла прямо к кассе и отдежурила около списка до полуночи. Потом ее сменили. В семь утра она снова была у кассы, провела на ногах в очереди день, не завтракая, не обедая, билет купила, боковой, возле самого туалета.
На следующим день, взяв у лечащего врача необходимые бумаги, пообедав, она уехала на станцию. Поезд подали вечером, Анна Павловна самостоятельно нашла вагон, место и сразу же попросила постель...
Гришку этими днями она не видела, да и не хотела видеть, и он, слава богу, не попадался на пути. Но по дороге, раздумавшись, поняла она, что поступила нехорошо: уехала, не простясь с человеком. Думала о Гришкиной судьбе, о своей попутно, о том, что вот пропадает человек, считай, пропал уже, и как бы это ему помочь. Воевал, награды имеет, на войне герой, а в обычной жизни не хватило силы правильно поставить себя, и понесло! А теперь что ж, тяни как есть. Хотя не так уж он и стар. Пятьдесят с небольшим! Для мужика самые годы. Не сорок, конечно, по и не семьдесят. Вида нет, опустился, не следит за собой. Припарить бы его к крепкой бабе, отмыть, приодеть, на работу стоящую определить, тогда б за нормального мужика сошел. Не замухрышка же он, в самом деле, и поплоше видом встречаются, а живут семьями, и хорошо живут. В колею направить — образумится, не стыдно будет и на людях показаться с ним...
О себе думала. Пятый десяток доживает. А девки взрослеют, взрослеют — скоро замуж отдавать. Пригожие обе, образованные — чего же еще? Женихов имеют, знала: переписываются: у Верки моряком служит на острове дальнем. Полгода осталось. У Ленки после техникума работать уехал. В другую область. Пишет: квартиру получу весной, переезжай, не задумывайся. «А что задумываться, — сказала Анна Павловна, — надо ехать, если но душе выбрала. Белый свет посмотрите. Не сидеть всю жизнь в селе, как матеря ваши. В гости приезжать-навещать, внуков показывать». Она же останется доживать на родине. Сама себе хозяйка. Лучше так. Милее будут и дочери и зятья. Идти к зятьям, детей их нянчить у Анны Павловны заранее не было охоты-желания. Это еще какой зять попадет, а то и будешь сидеть в углу, ждать, когда накормят! Или вытурят через месяц, останешься среди поля, потеряв гнездо свое. Сколько случаев...
Нет уж! Силы пока хватает справляться по хозяйству, до пенсии доскрипит, а там видно будет. Хотя одной в старости тоже не сладко, слова некому сказать.
И решила она в дороге написать Гришке письмо, пригласить к себе. Приедет и напишет. На следующий год перебрался чтоб, весной, скажем, как огороды начнут пахать. А пока подготовится пусть, обдумает. До весны переписываться можно. С девками переговорит предварительно. Да что девки — возразят разве? Они и сами советовали — выходи, мамка, замуж, не обращай на нас внимания.
На станции ее встречали. Хозяйство оказалось в порядке, огород убран. Анна Павловна и субботу приехала, в понедельник вышла на работу. И дома и в мастерских было много расспросов: как там, на курортах? Анна Павловна обстоятельно отвечала. Все нашли, что она посвежела, похорошела, стала казаться моложе, стройнее. Анна Павловна смеялась, конфузясь...
А через некоторое время, по снегу уже, писала она длиннющее письмо на юг, Гришке. «Гриша, — выводила она взятой у дочерей ручкой, — я долго плановала до того, как сесть писать тебе. И решила так, что не надо бы тебе, Гриша, жить там в холоде и голоде, а надо переезжать ко мне, раз уж мы с тобой сошлись, хоть и непутево. Дело наше немолодое, будем жить вдвоем, никто нам мешать не станет, девки мои уезжают, одна весной, другая — летом. Есть у меня изба своя, крепкая еще, прямо на берегу речки, баня, огород и корова. Все как у людей — жить можно. Работу мы тебе тут подыщем по нраву. Не след тебе, Гриша, в твоем возрасте и как герою войны таскать ведра с помоями. А если ремесла нет, так научат. Да ты ведь понимаешь по сапожному, сам говорил, ловко каблуки подбиваешь, ну и пойдешь в сапожную мастерскую. Стыда нет. А я, покамест письмо ходит, разузнаю, что к чему. А если тебе, скажем, денег не хватает на дорогу или еще чего, так ты сообщи, не стесняйся, и я вскорости вышлю. Погода стоит хорошая, снегу выпало на четверть. Перед праздником свинью кололи, сало в четыре пальца толщиной. С чесноком солила. К Новому году соберем тебе сальца посылочку...»
Несколько страниц исписала Анна Павловна, стараясь, чтобы вышло сердечнее и доходчивее, а то начнет раздумывать с ответом-решением. Отправила и стала ждать.
