Собравшимся на стенах Капуи все стало ясно.
Претор Лукулл, узнав о том, что происходит у Беневентских ворот, со стоном схватился за голову.
— О, мерзавец! Изменник родины! — в бессильной ярости повторял он. — Я прикажу тебя распять вместе с самыми гнусными негодяями из всей твоей шайки!
Сам Минуций не мог не сознавать, что провод «под ярмом» римских легионеров соотечественники никогда ему не простят.
Он поделился мыслями об этом с Квинтом Варием.
— Неужели ты лелеешь в своей душе надежду когда-нибудь примириться с Римом? — с удивлением взглянул фрегеллиец на царя восставших. — Никак не можешь представить себе Италии без Рима? А по мне — сравнять бы его с землей и построить в центре Авзонии[427] новый город, новую столицу, которая не вызывала бы у италийцев такой ненависти.
Колонну пленных возглавляли преторский легат Гней Клептий и командир Аниеннской когорты Кассий Сукрон. Оба не могли скрыть слез стыда и унижения.
Со всех сторон на пленников сыпались насмешки, оскорбления. Некоторые из них получали удары древками копий.
Когда Клептий и Сукрон первыми приблизились к сооружению из трех копий и сваленным рядом в кучу знаменам Аниеннской когорты, восставшие подняли дикий торжествующий вой.
— Ниже, ниже голову, римский трибун! — кричали победители, сопровождая хохотом и аплодисментами согбенную под поперечным копьем спину преторского легата.
Вслед за Клептием и Сукроном стали проходить «под ярмом» центурионы, затем оптионы, легионеры и, наконец, кампанцы — солдаты капуанской, путеоланской и куманской милиции. Все они были в нижних туниках, вид имели жалкий и затравленный.
Прошедшие через эту унизительную процедуру пленные выбирались на Аппиеву дорогу и понуро брели по ней в направлении Калатии. Их сопровождали конные повстанцы, которые разбивали пленников на отдельные группы, приказывая одним идти в сторону Свессулы, другим сворачивать на дороги, ведущие к Адеррам и Ателле, третьим продолжать движение на Калатию.
Гонец, отправленный Лукуллом в Рим, почти безостановочно скакал четырнадцать часов, меняя лошадей в заезжих дворах. Только в двух местах он позволил себе наскоро подкрепиться.
До Рима он добрался незадолго до заката солнца.
День оказался неприсутственный[428], заседание сената не проводилось, и все должностные лица сидели по своим домам.
Гонец, следуя распоряжению Лукулла, направился с письмом в дом консула Гая Флавия Фимбрии.
Столица была еще в неведении о случившемся в Кампании, но утром следующего дня прополз первый слух о том, что войско претора Лукулла наголову разбито мятежными рабами.
Вскоре собрался сенат, и консул Флавий Фимбрия зачитал письмо, полученное от Лукулла.
Письмо было необычайно сухо и лаконично: претор сообщал, что сделал попытку взять приступом неприятельский лагерь и понес некоторые потери, впрочем, в самые ближайшие дни он намеревается раздавить мятеж.
Других подробностей претор не сообщал.
В то же время уверенный тон послания не вызвал у отцов-сенаторов особого беспокойства. Лишь среди присутствовавших на заседании народных трибунов поднялся ропот, и один из них, попросив слова, прочел сенаторам частное письмо, в котором говорилось, что почти пятитысячное войско Лукулла потерпело сокрушительное поражение от каких-то трех с половиной тысяч кое-как вооруженных беглых рабов, что все преторские солдаты разбежались, побросав оружие, и что стране угрожает всеобщее восстание рабов, если сенат не предпримет быстрые и действенные меры.
По прочтении этого письма сенаторы недолго пошумели, но все же решили принять к сведению письмо магистрата, а не частного лица.
Зато на другой день весь город только и говорил о Минуции, одержавшем под Капуей решительную победу.
Вечером пришло ошеломляющее известие о том, что в плен к мятежникам попали легат, большинство центурионов и сотни солдат, причем все они подверглись постыдному прохождению «под ярмом». В сенате не на шутку потревожились. Народные трибуны кричали, что необходимо послать в Кампанию один из легионов, составленный из ветеранов, лишь бы больше не слышать о таком позоре.
Сенат срочно отправил Лукуллу письмо с требованием подробнейшим образом описать положение, создавшееся в Кампании в связи с его неудачными военными действиями.
Лишним будет говорить, что Лукулл своим посланием в сенат намеренно ввел его в заблуждение. Но ему необходимо было выиграть время. Он боялся, как бы сенат, узнав об истинном положении дела, не поспешил отозвать его в Рим, поручив подавление мятежа другому лицу. Как утопающий, хватающийся за соломинку, он уповал на последнюю свою надежду — на Деметрия и Аполлония. Теперь все зависело от них.
Для того чтобы осуществить план Аполлония по захвату предводителя восставших, необходимо было убедить гречанку Никтимену вернуться в ее имение на Вултурне. Аполлоний сомневался, что она сделает это добровольно. По его словам, Минуций уже отправил ей два письма в Кумы, но гетера, страшась будущего расследования и обвинений в преступном сообщничестве со своим любовником, наотрез отказалась от переписки с ним.
Лукулл решил вызвать женщину в Капую и отправил ей в Кумы письмо с требованием немедленно явиться к нему, если она желает очиститься от подозрений относительно своего участия в заговоре Минуция.
Письмо претора возымело действие — получив его, Никтимена его не помедлила ни секунды.
Пасмурным днем, накануне апрельских ид (12 апреля), молодая гречанка отправилась в путь. Из ворот Кум четверо сильных рабов вынесли ее в лектике[429] под роскошным балдахином, за которой следовали еще трое вооруженных слуг.
Между тем по приказу Лукулла производились тщательные расследования в гладиаторских школах Капуи.
В школе Лентула Батиата случайно был задержан подозрительный человек, назвавшийся ланистой из Помпеи, якобы закупавшим гладиаторов для своей школы.
Лукулл сразу же повел суровое дознание.
Подозреваемый, несмотря на пытки, отрицал свою причастность к заговору, но, судя по описанию Аполлония, это был тот самый Марципор, который проник в Капую для связи с гладиаторами- заговорщиками по заданию Минуция.
Спустя четыре дня после сражения у Тифатской горы, около полудня, к главным воротам лагеря восставших прискакал всадник. Он бросил к ногам удивленных часовых мешок и, повернув коня, умчался прочь.
Часовые обнаружили в мешке окровавленную голову человека. Она доставлена была Минуцию, и вождь восставших узнал ее — это была голова его верного Марципора.
В тот же день Минуций созвал военный совет. Он рассказал собравшимся о своем замысле овладеть Капуей с помощью гладиаторов, которые должны были поднять восстание в самом городе, но вот теперь стало известно, что заговор их раскрыт, а возглавлявший его храбрый Марципор схвачен и казнен.
— Захватить Капую иным способом не представляется возможным, — сказал Минуций. — Город опоясан мощными стенами, жители его многочисленны и будут отчаянно защищаться. Будь нас даже втрое больше — нет никакой надежды взять город приступом. Поэтому я предлагаю идти к Казилину, который, во-первых, укреплен значительно слабее Капуи, а во-вторых, очень выгодно расположен на обоих берегах Вултурна. Овладев этим городом, мы получим надежную переправу через реку и будем господствовать над правым и левым берегами. На правобережье давно уже ждут нас тысячи обездоленных.
Предложение Минуция было принято с воодушевлением.
Ламид настоятельно советовал приступить к делу немедленно, попытавшись ворваться в Казилин с помощью лестниц. Минуций и все остальные поддержали фессалийца.
