Надира приблизила лицо к зеркалу. У нее от глаз отходили морщины пучками. На носу сидело большое коричневое пятно. Раньше не было, а когда она Асланчика родила, появилось и не проходило. Когда роды пришли, мы как раз стирали шерсть из матрасов — распороли их, вытащили шерсть, положили ее на бетонный пол, полили водой с порошком и стали мять ногами.
— Ал-лах. — Надира схватилась за живот и села в мокрую шерсть.
— Что? — спросила бабушка. — В роддом надо ехать?
— Подожди, подожди… — Надира встала и прислонилась спиной к стене дома. — Подожди, подожди, говорю…
Она шумно вздохнула и снова стала мять ногами шерсть.
— Иди отдыхай. Не надо, — сказала бабушка.
— Не хочу. Буду сейчас лежать, думать о боли. Давай-давай, будем стирать. Ничего, ничего. Работать надо.
За час мы постирали всю шерсть из матрасов. Надира несколько раз охала, хваталась за живот и прислонялась к стене.
— Иди, да, теперь хоть отдохни, — сказала бабушка, когда мы положили шерсть сушиться на солнце.
— Не пойду, да, — ответила Надира. — Там еще в саду сено надо собрать, а то разбросали…
Она вынесла из сарая вилы и побежала в сад. Там бараны разбросали сено, и Надира стала складывать его в один большой стог. Когда стог стал большим, и она уже не могла дотянуться до него, она залезла на него, а я стала бросать ей сено вверх. Мы собрали с земли все до последней соломинки. Надира накрыла стог старой клеенкой, за которой мы раньше пили чай.
Она спрыгнула со стога и побежала в дом.
— Подожди, подожди… — говорила она, хотя ее никто не останавливал.
Она принесла из сарая мешок муки и сито. Села на пол, постелила перед собой клеенку, стала доставать из мешка муку, просеивать. Горка из-под сита росла, я смотрела на нее и представляла настоящей белой горой. Такой в нашем селе нет. Такой нигде нет. Все горы — коричневые. Мука от сита поднималась облаками и садилась на лицо и волосы Надиры, выглядывающие из-под платка.
— Подожди, подожди… — говорила она.
— Вай, ты что, хочешь за один день всю работу сделать? — спрашивала бабушка.
Она подошла к Надире.
— Иди, тебе говорю, отдыхай! Слышишь ты меня, а? — Бабушка наклонилась к ней.
— Подожди, подожди! — крикнула Надира.
— Совсем с ума тронулась, — сказала бабушка и отошла.
— Подожди, подожди…
Надира собрала всю просеянную муку в другой мешок, завязала его.
— Уй! — крикнула она, когда подняла его.
— Не трогай, да! Я сама! — подлетела к ней бабушка, схватила мешок и, согнувшись почти до пола, закинула его себе на спину. — Сама отнесу!
Бабушка понесла мешок в сарай.
Надира схватила таз с мукой и налила в него воду из кувшина, насыпала соль. Начала месить. Она налила мало воды, и мука не собиралась в тесто.
— Еще воды добавь, — сказала я.
— Подожди, подожди…
Надира укусила губу и и продолжала мять тесто. Постепенно у нее стало получаться. Я потрогала его пальцем.
— Ой, какое твердое, как каменное! Столько силы надо будет, чтобы его раскатать.
— Подожди, подожди…
— Аллах, ты что снова делаешь? — вернулась бабушка.
— Хинкал делаю. Не видно, что ли? — ответила Надира.
— Иди лежи, кому говорю!
— Подожди, подожди…
Надира положила на колени деревянный круг. На него — кусок теста. Я бы ни за что такое не раскатала. Она взяла скалку и стала водить по тесту. Иногда она прислонялась к стене и шумно дышала. Так она напоминала мне мать — раскатывая тесто в тот день, когда дядя вернулся из армии, она так же прислонялась к стене и закидывала голову. Только когда она дышала, ее не было слышно. У Надиры из губы пошла кровь.
— Вай, Надира, мукой хоть тесто посыпь, так легче будет раскатывать, — сказала я.
— Мм, — Надира давила на скалку и откидывалась. — Мм, — давила и откидывалась.
Какие у нее сильные руки.
— Честное слово, с ума она тронулась… — сказала бабушка. — Иди за Салихой, скажи, Надира рожает, — приказала она мне.
— Подожди, подожди… Сейчас поедим, потом рожу. Не ходи пока, не надо…
Ножом она нарезала ровный круг теста на мелкие квадратики, собрала их и бросила в кипящую кастрюлю. Через пять минут вытащила их на дуршлаг, откинула и вывалила на большое блюдо, бросила сверху кусок масла. Постелила клеенку на пол. Очень быстро двигалась. Мы все сели за клеенку. И только я потянулась вилкой за хинкалом, как Надира закричала на весь дом.
— Уй-й! Уй! Мамочки! Уй-ю-ю-юй!
— Беги за Салихой, кому сказала! — крикнула бабушка.
Она подхватила Надиру под руку и повела наверх. Надира не отрывала ладонь от живота, как будто если она ее снимет, то уронит ребенка.
Я побежала к Салихе. Застучала в их железные ворота. Из нашего дома не доносилось ни звука. Я открыла ворота и вошла во двор.
— Тетя Салиха! Тетя Салиха! — кричала я.
— Что стало?! — Салиха вышла во двор. Она вытирала мокрые руки о фартук.
— Надира рожает! Бабушка зовет!
— Бегом-бегом, давай-давай. — По дороге до нашего дома Салиха завязывала на голове платок.
На клеенке остывал хинкал. Он слипнется, когда станет холодным. Надо будет его жарить на сковороде, или будет невкусно. Сверху приходило только мычание. Когда корова рожает, и то громче кричит. Женщина не должна во время родов кричать — стыдно, мужчины могут услышать.
Через двадцать минут Надира родила Асланчика.
Надира вышла, оставив люльку. Она не хотела показывать мне свои слезы, но я их все равно заметила. Она еще не успела заплакать, а я их уже заметила. Я всегда все сразу замечаю. Мне даже обидно стало — за дядю. Какой он хороший! Никогда я не слышала, чтобы он на нее кричал. Один раз только за всю жизнь ее ударил. Это из-за юбки случилось. Три года подряд она носила свою зеленую юбку в складку. Бабушка ей говорила: сними, не позорь нас. Что соседи скажут? Что мы своей невестке не можем даже одну юбку купить? Бабушка поехала на рынок и привезла ей новую юбку, в елочку. А Надира так назло бабушке говорит, что мать ей юбку подарила, поэтому она только ее носить будет. Есть у Надиры такое — во всем она хорошая, а в чем-то маленьком — плохая. Как вкусное яблоко, в котором червяк сделал дорожку.
Однажды дядя приехал с заработков, и Надира с бабушкой начали. Бабушка ей — сними, она бабушке — не сниму. Дяде это надоело, он так подошел к Надире, когда она посуду мыла, так размахнулся и ударил.
— Аллах! — закричала она.
Он тогда взял рукой за пояс юбки, дернул, юбка порвалась, молния из нее выскочила. Надира громко заплакала и положила мыльную руку на лицо. Она стояла и всхлипывала, даже стала похожа на маленькую девочку. Но мне ее особо жалко не было, потому что сколько раз ей бабушка говорила снять эту юбку. А она как будто хотела свою мать выше бабушки поставить, что как будто мать ей дороже и уважения к ней больше. Если бабушка ей юбку купила, значит, надо ее надевать, или это к бабушке неуважение, а она ей теперь заместо матери. А Надира все специально делала, чтобы показать, как ей у нас плохо. Так тоже не бывает.
