приписывать его реке. Ей нравилось думать, что речь идет о журчании воды, потому что вода – особенно та, что бежит по каменному руслу, – казалась ей веселой; а ветер – где бы он ни пробегал – всегда грустным. «Если я когда-нибудь перееду в другое место, – сказала она, – я выберу дом, стоящий на берегу реки». – «Вилла «Лекуона» не так уж далеко от реки». – «Но и не на берегу». – «Это у тебя, скорее всего, из-за дома, в котором ты родилась. Ируайн стоит в нескольких метрах от речушки». – «Мне это не приходило в голову, Давид». Разговаривая с ней, я смотрел на дом Вирхинии. Его стены, только что выкрашенные к празднику, сияли белизной как никогда.
Я принес маме плетеное кресло и скамеечку, чтобы она могла положить на нее ноги. Усевшись, она тут же завела разговор о Хуане: «Мой брат написал мне очень длинное письмо. Рассказывает, что купил чудесное ранчо. Дом, не знаю сколько тысяч квадратных метров земли, и больше тридцати лошадей. Благородных лошадей, скаковых. У нашего Хуана, слава богу, дела идут очень хорошо. Ранчо расположено на границе между Невадой и Калифорнией. И еще он пишет, что сменил его название, теперь оно будет называться Стоунхэм-Рэнч. Не знаю, правильно ли я произношу».
Я спросил себя, почему Хуан выбрал это название, а не «Обаба-Рэич» или что-то в этом роде. Чего я себе в тот момент не мог представить, так это что однажды это ранчо станет моим домом и что именно там, на ранчо Стоунхэм, я буду вспоминать свою жизнь, глядя, как под навесом играют моя дочь Лиз и моя дочь Сара, совершенно чуждые тому миру, который у меня был в прошлом; настолько чуждые, что если когда- нибудь им доведется прочитать эти мои воспоминания, то они покажутся им неправдоподобными, словно из другой галактики.
Мама спросила меня: «Правда, что вчера на танцах разбрасывали пропагандистские листовки?» Я сказал ей, что, собственно, пропаганды не было. У меня в кармане лежал листок, на котором я накануне написал послание для Вирхинии – «Вирхиния, пишу тебе этой теплой ночью 27 августа…», – и я протянул ей его той стороной, где был список. Но у нее не было очков, она не могла прочесть. Тогда я сказал, что это список пяти самых красивых девушек Обабы и что все это было всего лишь шуткой.
Мама понизила голос: «В воскресенье вечером твоему отцу позвонил Марселино. Судя по всему, он был в ярости. Он сказал, что на террасу гостиницы загнали пьяного осла с пропагандистскими листовками и что теперь им придется объясняться с губернатором и полковником Дегрелой». – «Из-за этого?» – спросил я, показывая ей лист. Потом добавил, что мне это кажется невероятным, что они оба просто сумасшедшие. «Нет, не сумасшедшие, Давид. Напуганные. С тех пор как под памятник подложили бомбу, они живут в постоянной тревоге. Твой отец говорит, что активисты, приезжающие сюда из Франции, учат жителей маленьких городков совершать нелегальные акты, но сначала проводят репетиции. И именно поэтому разбросали эти листки с Мисс Обаба. Потому что даже если бы их задержали, полиция ничего не смогла бы сделать. По словам твоего отца, они не приступают к реальным акциям, пока как следует не подготовятся».
Мне известны были теории Анхеля. Те же рассуждения я слышал от него по поводу теракта, в результате которого был разрушен памятник на площади «Ну, не думаю, чтобы уж настолько», – сказал я ей. Но без особой убежденности. Мне вспомнилась группа, занимавшаяся ловлей бабочек в Ируайне. Может быть, мама выразилась не совсем точно, но то, что она говорила, было похоже на правду. Она продолжала: «Кто-то узнал осла. Вспомнили, что это осел сына Беатрис, Лубиса. Я прекрасно знаю, что это хороший парень, серьезный, очень серьезный… и послушай, что я тебе скажу, Давид: однажды я чуть было не бросила твоего отца из-за того, что он схватил Лубиса, который в то время был всего лишь ребенком, и без всякого повода ужасно избил его. А теперь говорят, что он ввязался в политику и что осла привел он, а не его брат, этот несчастный малый. Говорят, Панчо ничего не в состоянии организовать».
Она внезапно замолчала. «Не ввязывайся в политику, Давид. Политика – грязное дело, во время войны это стало совершенно ясно. Самым ужасным для тебя будет впутаться в политику. Подумай, ведь у тебя хорошее будущее. У Лубиса его, возможно, нет, но у тебя-то есть. Ты – единственный племянник Хуана, почти что сын. Он поможет тебе во всем, что тебе только нужно». – «А где Анхель?» – перебил я ее. Я хотел сменить тему. «Они все в Мадриде. Тебе что, не сказали? Хотят сделать боксера из нашего силача Убанбе». – «Я ничего не знал». – «Странно. Больше всего этим делом занимается твой друг Мартин. Говорит, что Убанбе может стать вторым Ускудуном и что если это произойдет, все заработают миллионы. А Анхель с Марселино вызвались сопровождать его в Мадрид. Ты же знаешь, они пользуются любым предлогом, чтобы только сбежать из Обабы». – «А что они хотят? Организовать бой в Мадриде?» Я недооценивал их планы. «В Мадриде, в Сан-Себастьяне, в Бильбао и везде, где только можно». Мама пожала плечами. «Кто их знает! Может быть, твой друг прав!» – заключила она.
Детский парк был пуст и полон теней; гандбольное же поле выглядело гораздо оживленнее, чем прежде. Две команды девочек вели матч, следуя указаниям юноши, по всей видимости, их тренера.
Небо было еще очень светлым. Я посмотрел на ольховые деревья возле Урцы: они почернели и больше напоминали кипарисы. Потом я перевел взгляд на дом Вирхинии: он оставался белым. На спортивном поле стали зажигаться огни.
Мама немного успокоилась и заговорила о повседневных делах. Она упомянула о работе в мастерской, о новых песнях, которые разучивали в церковном хоре; задала мне вопросы о людях, ходивших на танцы в гостинице «Аляска». Неожиданно она вспомнила о списке, который я показал ей: «Кстати, так кто же, по мнению авторов этой классификации, самые красивые девушки Обабы?» Я развернул листок и прочитал имена, словно не знал их на память: «Бруна, дочь лесника, Нико, Виктория, Альберта из спортивного магазина, а на первом месте Мисс Обаба – Сусанна, дочь врача». – «А наша Паулина что, не рассматривалась?» Мама употребляла притяжательное местоимение «наша» по отношению ко всем девушкам, посещавшим мастерскую. Особенно это касалось Паулины. Она Уже была не ученицей, а полноценным работником. «Ты думаешь, ее следовало бы включить в список?» – «Если правда то, что рассказывают в мастерской, поклонников ей не занимать. Твой друг Адриан – один из них». – «Адриан?» – «Так девушки говорят» – »Похоже, я на Луне живу. Я думал, он увлечен Сусанной!» – «Про тебя тоже кое- что говорят». – «Что я плохо поступил с Терезой». – «И что тебе нравится эта худенькая девушка, Нико». Я рассмеялся: «Попали пальцем в небо!»
Она махнула рукой. Ей пришло в голову еще одно имя. «Знаешь, кого не хватает в этом списке? – сказала она. – Вирхинии. Она очень красивая женщина. Очень хорошо сложена и держится очень изящно. Она обладает природным изяществом. Не приобретенным». – «Думаю, многие разделяют твое мнение», – осторожно сказал я. «Я сшила ей платье. Оно зеленого цвета. Не черное и не серое. Она готова начать новую жизнь. Думаю, она даже отважится потанцевать на празднике».
Высокая девушка подошла к спортивному полю и поцеловала тренировавшего там юношу. Это была Альберта из спортивного магазина, четвертая в нашем списке красавиц. Но с Вирхинией ее даже сравнить нельзя было.
Фонари теперь светили во всю мощь, освещая качели, ворота, разметку на земле. Девочки из обеих команд ушли вместе со своим тренером и Альбертой, и вновь время от времени слышался шорох ветра в листве.
Мы зашли в дом, чтобы поужинать. «Мне кажется, Адела злоупотребляет жиром, Давид, – сказала мне мама. – Пока ты живешь здесь, у тебя будет более здоровое питание. Я не хочу, чтобы ты еще полнел». Она принялась готовить салат из помидоров. «Если завтра будет хорошая погода, пойду купаться на Урцу. Мне ведь тоже хочется быть красивым к празднику Обабы». Мама открыла холодильник. «Есть жареный мерлан. Что мне сделать? Подогреть его или съедим как есть?» Я не возражал против холодной рыбы, и мы сели за стол.
«О чем ты думаешь? – спросил я ее после того, как мы разделались с салатом. – Тебя по-прежнему
