— Безземельная…
— Расписаться умеешь? Христя молча кивает головой.
— Спасибо вам, пане…
Девушка бросается к сутулому писарю в пенсне, целует его жилистую большую руку, выпрямляется и, обернувшись к остающимся:
— Прощайте, люди добры…
И к Павлу:
— Прощай, голубе…
Дверь за нею закрывается, гремит засов. Старик закуривает козью ножку и выпускает бурную струю дыма.
— Придет это она сейчас до себя в село, до батькиной хаты… Наделает это она себе галушек с полета…
За дверью — пронзительный крик Христины, топот ног, падение тел. Старик поднял голову, вслушался:
— Испортили барышню…
Глухие удары тела Корчагина о дверь.
Он бьется об нее обезумев, мотая головой, стуча кулаками. Волчок у двери приоткрывается, показывается лицо часового:
— Не иначе — приклада захотел?
Старая площадь, 4*
Из здания ЦК ВКП(б) на Старой площади, 4, вышел сухощавый человек в кожаном пальто.
Над его головой — лепные буквы вывески: «ЦК ВКП(б-ов)».
Глаза человека в кожаном пальто смотрели не мигая прямо перед собой.
Его толкнула пробежавшая с пакетом женщина; он не почувствовал толчка и медленно пошел вперед — к длинному ряду машин, стоявших наискосок от здания ЦК.
Он нашел свою машину, открыл дверцу и сел рядом с шофером.
Долговязый шофер с лицом простодушным, курносым и азартным включил газ.
Машина шла по Москве.
Проезжая мимо Кремля, шофер искоса посмотрел на человека в кожаном пальто:
— Периферия?.. Сухощавый покачал головой:
— Москва… Машина ныряет из переулка в переулок.
— Кто же мы, Алексей Кузьмич? — сказал шофер, не поворачивая головы.
Человек в кожаном пальто вышел из оцепенения.
— Кто мы?.. Дирижаблестрой.
— Крепко!.. — покрутил шофер головой.
Мелькают огни столицы.
Шофер — не поворачивая головы:
— Если по науке, дирижабль этот — как его понять?
— Понять надо, Вася, что легче воздуха… Вася снова покрутил головой:
— Крепко!.. Алексей Кузьмич пошевелился:
— Как бы мы с тобой от этого Дирижаблестроя сами легче воздуха не оказались!..
Вася — ворочая рулем:
— Свободная вещь… Машина шла по Москве.
— Как держать, Алексей Кузьмич?
— На шоссе, как на дачу ездили летом… Двенадцатый километр…
Машина оставила за собой город. С обеих сторон отливают изумрудом ранние весенние поля.
Вася остановился у двенадцатого километра. Алексей Кузьмич вышел из машины и пошел по мокрой траве в сторону от шоссе. За ним неумело ступает длинными ногами Вася.
Алексей Кузьмич стоял среди бесконечного пустого поля. Мокрая трава облепила его сапоги. Вася стоял рядом.
Оба молчали. Алексей Кузьмич оглянулся кругом, обвел глазами поле — всюду было пусто, только вдали чернели развалины старой казармы да торчала кривая, голая одинокая верба.
— Площадка… — сказал Алексей Кузьмич.
Вася обвел глазами «площадку» и произнес не то соболезнующе, не то злорадно:
— Было ты поле, стала площадка!..
— Все оно здесь, — заговорил Алексей Кузьмич. — Верфь, эллинги, газоочистительная станция, газгольдеры, конструкторская — весь Дирижаблестрой!
— Ну, и в чем дело? — запальчиво перебил его Вася. — В чем дело, Алексей Кузьмич?.. Выдвинули нас в двадцать шестом цехом заведовать… не хуже людей заведовали. Выдвинули нас в замдиректора на сорок втором — тоже от людей не стыдно было! В чем дело, Алексей Кузьмич? А хоть бы и легче воздуха…
— Вот и в ЦК так говорят… — сказал Алексей Кузьмич, не то соглашаясь, не то размышляя…
Деревянный барак на площадке Дирижаблестроя. Фанерными листами отгорожен небольшой куток с надписью: «Начальник Дирижаблестроя».
Через все помещение, прогрызаясь сквозь фанерный заборчик, протянула длинную черную трубу печка-времянка.
В «кабинете» начальника сидит Алексей Кузьмич в оперном кресле с перламутровой инкрустацией. Перед ним колченогий стол, заваленный бумагами, проектами, образцами материалов. В «кабинете» шум, гомон, толпится строительный народ; десятник в запачканных известью резиновых сапогах унылым басом заявляет:
— Не хотят — и край! Мурашко вскинул на него глаза:
— Как не хотят?
— А по какому им случаю хотеть? — огрызнулся десятник. — На Анилинстрое по четвертому разряду отрывают, а у нас по второму работай! Потом столовая, вроде… как бы… не удовлетворяет…
— Это почему?
— Никак, товарищ Мурашко, не удовлетворяет… Теперь землекоп какой? Ему котлеты подай, а другой выищется — бефстроганов требует. Пообтерся народ!..
Мурашко записал в блокнот и обернулся к другому прорабу — рябому человечку с металлическим метром в руках:
— Ты чего?
Многочисленность и непрерывность строительных огорчений выработали в прорабе мрачную решимость в выражениях:
— Я?.. Через два дня стану…
— Цемент?..
— Он… Бочек сорок наскребу — и аминь.
За перегородкой на ящике, заменявшем стул, сидела секретарша — полная, добрая, розовая женщина. На втором ящике побольше лежали бумаги и стоял телефон, похожий на полевой и напоминавший своим видом фронт и передовые позиции. Секретарша безмятежным голосом сказала через перегородку:
— Алексей Кузьмич! Четвертый стройтрест… Мурашко взял трубку:
— Мурашко у телефона…
Тут возникает большой кабинет директора стройтреста, человека с удивленно-поросячьим молочным лицом. За креслом директора стоит, нашептывая ему что-то на ухо, зам с черно-синей шевелюрой и
