приготовила ему судьба.
Было уже лето 1826 года. Пограничные споры с Персией, истоки которых уходили корнями в Гулистанский договор и которые лишь обострились в результате внешне успешной миссии Ермолова, вошли в такую фазу, что военный конфликт стал вполне вероятен, если не неизбежен. Сам главнокомандующий придерживался того же мнения и отстаивал его в Петербурге, требуя подкрепления. Но ни император, ни министр иностранных дел граф Нессельроде не верили, что Персия так скоро рискнет противостоять России. В любом случае они считали, что расквартированной на Кавказе армии будет достаточно даже в случае войны, и вместо подкрепления отправили графа Меншикова в Тегеран с богатыми подарками по случаю восшествия на престол Николая и с целью укрепить дружеские связи между двумя дворами. Они ошибались, а Ермолов был прав: однако это, вполне естественно, лишь усугубило его вину в глазах его господина, когда 19 июля в Карабах вторглась персидская армия под командованием принца Аббас-Мирзы. Вторжение вряд ли явилось для Ермолова неожиданностью, но он оказался абсолютно не готов к нему. Конечно, официального объявления войны не было, и посол России все еще находился во владениях шаха. Никто лучше Ермолова не знал особенностей образа мысли и поведения восточных правителей и того, какое значение они придают соблюдению международных норм. Однако высказать свои соображения означало лишь навлечь на себя совершенно очевидный упрек: «Если вы так уверены, что Персия стремилась к войне, почему же вы не прибегли к самым очевидным способам убеждения?» По дороге обратно в Россию Меншиков был задержан сердаром Эривани, и ему было разрешено продолжить путь только благодаря вмешательству британского министра, которого русские же и обвинили в интригах с целью разжигания войны. Пограничные провинции Бомбак и Шурагель подверглись вторжению эриванских войск, а Карабах – армии Аббас-Мирзы. Русские войска, разбросанные небольшими отрядами по всей территории большой страны, подверглись внезапному нападению и в большинстве случаев были уничтожены. Гюмри (Александрополь) был взят в блокаду, однако гарнизону удалось бежать. С другой стороны, отряд численностью почти 1000 человек, забыв о традициях Котляревского, сложил оружие на берегу Ак-Карачая. Шуша также была осаждена, однако под командованием коменданта полковника Реута и его помощника майора Клюке фон Клюгенау (это имя мы еще не раз услышим в связи с Дагестаном) город держался полтора месяца. Через 6 недель подоспела помощь, и осада была снята. Вероятно, это спасло Грузию от участи Карабаха, который был разрушен, а население было почти целиком вырезано. Елизаветполь открыл ворота завоевателям. Дальняя Ленкорань была покинута гарнизоном, который нашел себе прибежище на острове.
Баку также был осажден, но его сумели успешно защитить. Однако дело в том, что не только персы шли с огнем и мечом по русским территориям. У России был заключен мир с Турцией, и официально никаких нарушений мирного договора не было. Однако курды, отличные всадники и храбрые воины, в ходе своих разбойничьих набегов, на которые Турция смотрела сквозь пальцы (если вообще не подстрекала к ним), полностью уничтожили германскую колонию Екатеринфельд. Население было либо вырезано, либо продано в пожизненное рабство в Константинополь и другие турецкие центры[55] .
Можно спросить: где все это время был и что делал Ермолов? Ответ таков, что о нем могут лишь сожалеть его лучшие друзья. Он оставался в Тифлисе, отдавая приказы любой ценой отстоять Шушу Реуту и другим командирам, находившимся в таком же положении. Одновременно он в самых суровых выражениях говорил о командирах, не сумевших дать отпор завоевателям. Однако самому ему не удалось защитить пограничные районы, хотя под его командованием находились 35 000 человек. И еще – ему было отчаянно необходимо подкрепление. Николай I, который по случаю коронации находился в Москве, посчитал невозможным направить в Закавказье 2 дивизии пехоты и послал только одну из Крыма и 6 полков донских казаков. В то же время он решительно приказал Ермолову собрать 15 000 человек, уже расквартированных в Грузии и на границе с Эриванью, и занять это ханство. Однако главнокомандующий считал это невозможным, пока порядок не восстановлен в Карабахе. В противном случае русские сделали бы Тифлис удобным объектом для нападения. Он сообщал, что война, которую, по его мнению, разжигает мусульманский фанатизм, восстановила против России всех мусульман и что только Грузия осталась нетронутой. Император, глубоко уязвленный ходом событий, тем не менее продолжал считать, что сил в распоряжении Ермолова вполне достаточно, и снова потребовал начала решительного наступления. Более того, недовольный задержкой с наступлением, предвзято относящийся к Ермолову и сомневающийся в его военном таланте, он предложил Котляревскому пожинать лавры на поле его прежних подвигов. Когда же герой, сославшись на раны, отказался от этого предложения, он вместо него послал на Кавказ своего любимца Паскевича. Настал момент, когда должна была решиться судьба Ермолова.
Наконец, Ермолов выдвинул последнее оправдание своего необъяснимого промедления с решительными действиями против захватчиков: он заявил, что его воля и энергия были буквально парализованы из-за недоверия к нему государя. Тем временем в самом Тифлисе росли тревога и недовольство, которые были озвучены женщиной. Престарелая княгиня Бебутова взяла на себя задачу выражения страхов и печалей своих соотечественников. Она была свидетельницей ужасов вторжения Ага Мохаммеда и набегов дагестанцев. Вся Грузия с ужасом ждала неизбежного повторения этого кошмара, а тем временем русский главнокомандующий замер, будто зачарованный. А ведь о нем ходила слава, что одно его имя вселяло страх в сердца врагов. Наконец, Ермолов сдвинулся с места, а князь Мадатов прибыл из Пятигорска. Ермолов отправил его с передовыми отрядами навстречу врагу, однако, как обычно, со строгим приказом не рисковать, начиная бой с превосходящими силами врага. Результат был вполне ожидаем и привел лишь ко всеобщему осуждению всего прошлого поведения Ермолова. 2 сентября Мадатов с 2000 солдат одержал блестящую победу над войсками персов при Шамхоре; это войско численностью в 5 раз превосходило силы Мадатова. С Шуши была снята осада, русские вновь заняли Елизаветполь, и доверие к ним было в какой-то степени восстановлено. 10-го прибыл Паскевич и по прямому приказу императора взял на себя командование войсками. Прибытие подкрепления из России высвободило несколько кавказских полков. 14 сентября Паскевич с армией, состоящей из 8000 человек и 24 пушек, вышел на берега Акстафы, что в 20 километрах к западу от Елизаветполя, и разбил там персидскую армию численностью в 60 000 человек, на командных постах в которой было много англичан[56].
Потери с обеих сторон были невелики – персидская армия недосчиталась 3000 человек, из которых 2/3 были взяты в плен. Русские потеряли 12 офицеров и 285 рядовых убитыми и ранеными. Однако моральный эффект был чрезвычайно велик. Вернулись славные дни Котляревского и Карягина. Русские снова стали непобедимыми; персы потеряли боевой дух, и результат войны уже был практически предрешен.
Положение Ермолова стало более чем шатким[57].
Он все еще оставался в Закавказье, номинально являясь главнокомандующим. Однако на деле его полномочия были в значительной степени ограничены, поскольку Паскевич, командующий действующей армией, был назначен самим императором. Неудивительно, что в этих обстоятельствах отношения между этими двоими людьми ухудшались день ото дня. 26 декабря Ермолов делает в своем дневнике следующую запись: «При нашей встрече было нетрудно заметить его недовольство, которое лишь усилилось, когда он потребовал, чтобы я информировал его обо всех своих планах и намерениях. Дело в том, что в ответ на это требование я ответил, что не нуждаюсь в его советах. Я сказал, что знаю лишь один случай, когда у подчиненного спрашивали совета, и тогда мнение не офицера его ранга, а простого рядового было выслушано с величайшим уважением… Но такие случаи редки, и наш случай – не из их числа… Он попросил меня рассказать о плане предстоящей кампании, заявив, что императору хотелось бы знать точку зрения на нее нас обоих. Я ответил, что в таком случае направлю императору свой план кампании, а он – свой. В этом случае Его Величество увидит, как каждый из нас понимает порученное нам дело. Мой ответ еще более разозлил его»[58].
Паскевич, который находился в постоянном контакте с Санкт-Петербургом, возложил на Ермолова всю вину за удручающее положение дел на Кавказе, в частности за рост недовольства в бывших ханствах и за раздражение, заставившее Персию начать войну. Более того, он обвинил его в интриганстве и обструкции и, наконец, объявил, что Ермолов должен уйти. Император, не желая действовать слишком поспешно, послал на Кавказ графа Дибича разобраться в ситуации и решить, кто из двух командующих прав. Поначалу у Ермолова была надежда на справедливое разрешение конфликта. Однако, поняв, что для него все кончено, он подал прошение об отставке. Она была принята, и накануне 22 марта 1827 года, когда в
