нападавших наравне с другими пулеметчиками. Плюс на этот раз бэтээры действовали слаженно, заранее согласовав сектора обстрела. До периметра не добежал ни один кочевник, последнего, запутавшегося в 'спирали Бруно', разорвало на куски несколькими скрещенными очередями.
И тут же третья волна — совсем древние старики, бабы и дети. Этих было около двух сотен. Я зажмурился, выдохнул, медленно досчитал до пяти. Открыл глаза, но картина не изменилась — разношерстная толпа приближалась.
— Огонь! — заорал Волчара, первым подавая пример — одной очередью высадил магазин по плотному скоплению явных некомбатантов. — Огонь, сучьи дети! ОГОНЬ!!!
Я сжал зубы, до крови закусив губу. Пулемет в моих руках затрясся, выводя мелодию смерти. Пули рвали ничем не защищенные тела, но толпа упорно продвигалась вперед, не реагируя на потери. Волчара был прав — кошмары теперь долго будут сниться. И даже не от кровавых подробностей — такого я навидался досыта, но вот эта нечеловеческая целеустремленность, полное презрение к смерти, и упорство, больше свойственное насекомым. Так не бывает! Это не правильно!! Люди, опомнитесь!!! Кажется, я кричал это во весь голос, но меня никто не слышал. Даже мои собственные руки продолжали наводить пулемет, палец жал на спусковой крючок, а мозг с четкостью компьютера фиксировал результат…
Жуткая целеустремленность обреченных навевала ужас, лишь с огромным трудом я заставлял себя оставаться на позиции. Все мои силы уходили на борьбу со страхом, я действовал на автомате — выпускал очередь за очередью, менял короба с лентами, которые подавал рычащий Иванов, и сам издавал странные звуки — полукрик-полустон, реакцию пораженного сознания на нечто противоестественное. В какой-то момент сосед-снайпер вдруг отбросил винтовку, упал на колени и завыл, обхватив голову руками. Иванов сноровисто огрел его по каске патронным коробом, отправив в нокаут, и зло зыркнул на меня. Но я не обратил на это внимания, поглощенный жуткой работой. Краем сознания отмечал, как с флангов заходят бэтээры, водя жалами пулеметов, как тут и там замолкают автоматы, как бойцы в ужасе начинают пятиться от стен, не в силах вынести вида бойни… И тут сильно поредевшая толпа аборигенов достигла периметра.
— От стен, от стен!!! — благим матом заголосил Волчара, подавая пример. Рядом с ним ревел старшина, тумаками подгоняя бойцов.
Они успели. Когда первые кочевники, вернее, кочевницы, перебрались через стену, цепь бойцов полукругом охватывала пятачок между 'шишигами'. Подстегнутые криками майора и затрещинами Крохина, перепуганные парни застыли в положении 'на колене'. Стволы автоматов смотрели на стену, и когда жуткие в своей неустрашимости аборигены посыпались с бронеплит, их встретили плотным огнем десятка автоматов. Пули почти в упор били по незащищенным телам, отбрасывая передние ряды на подпирающих сзади. Мгновенно образовалась куча-мала из трупов и еще живых, но уже вряд ли разумных кочевниц и подростков обоих полов — старики до стен не добежали. Я тоже внес посильный вклад в избиение, перекинув пулемет на соседний вертлюг. Последний порыв обреченных поражал яростью — я видел, как одна женщина, получившая очередь в живот, из последних сил дотянулась до крайнего бойца в шеренге и впилась зубами ему в горло. За ней тут же последовало еще несколько кочевниц, похоронивших под своими телами несчастного парня. Казалось, бойня продолжалась уже вечность, и тем внезапнее пришло осознание, что все закончилось. Аборигены полегли все, до последнего человека.
Я отпихнул пулемет, оставив его в задранном стволом вверх положении, и без сил опустился на площадку вышки. Сорвал с головы каску, судорожно отер пот со лба. Размазал по лицу кровь, сочащуюся из прокушенной губы. Хотелось блевать. Но еще больше хотелось орать, громко ругаться матом и крушить все вокруг. Прав, ох прав был Волчара!
Сидевший рядом Иванов вдруг истерично засмеялся, размазывая по щекам слезы здоровой рукой. Я посмотрел на него недоуменно, но потом тоже улыбнулся, а через мгновение зашелся в приступе неуемного хохота. Мы живы, я жив, вашу мать!!!
— Эй, на вышке! — донеслось снизу. — Заткнитесь уже!
Я приподнялся над бортиком и запустил в возмущавшегося Крохина каской. Промазал, конечно. Зато попался на глаза Волчаре.
— Тарасов! — заорал он, ткнув в меня пальцем. — Слезай на фиг, и с оружием! Еще ничего не кончилось!
Вот тебе раз! Я подхватил 'сто третий' и резво соскользнул с вышки, а потом и с кунга.
— Тарасов, Иволгин, Крохин — за мной! — распорядился майор. — Игнашов, остаешься за старшего!
Я переглянулся с Сашкой — на лбу царапина, левый рукав пропитан кровью, на правую ногу припадает — красавец! — тот пожал плечами, и мы в сопровождении старшины дружно порысили за Волчарой. Бежали не долго — до восточной стены периметра. Взобрались по 'стремянке', перемахнули бронеплиту и оказались возле 'двойки'. Бэтээр гостеприимно распахнул люки десантного отделения.
— Сейчас пойдем, проверим лагерь кочевников, — пояснил майор, когда мы заняли места в отсеке и люки захлопнулись. — Там сейчас, скорее всего, только совсем маленькие дети. Взрослых никого не осталось, туда-сюда.
— Мы их — того?! — судорожно сглотнул слюну Сашка.
— Как вариант, — не стал скрывать Волчара. Ухмылка на его окровавленном лице получилась жутковатая. — Но лучше мы их в кунги загрузим, дождемся подкрепления и отправим в княжество.
— Зачем? — удивился я.
Не производил майор впечатления гуманиста, а тут такая забота о сиротах.
— Затем, что рука не поднимется, — отрезал Волчара. — Те, кому меньше десяти лет, в безумие не впадают. И их можно социально адаптировать, по-научному выражаясь. Оседлым в деревню отдадим, Чернореченск их финансово поддерживать будет.
В безумие… Тут ты не прав, майор. Это не безумие. Это нечто иное. Пока не могу понять, что именно. Носится в голове мысль, но постоянно ускользает. Что-то с насекомыми связанное…
— А с каких пор аборигенов адаптировать начали? — поинтересовался Сашка.
Мысль оставить детей в живых ему явно понравилась.
Волчара ответил под аккомпанемент взревевшего движком бэтээра:
— Новая методика, два года как обкатываем. Пока срабатывает.
На этом разговор угас сам собой. Майор принялся осматривать автомат, старшина флегматично жевал кончик неведомо откуда взявшейся сигары, Сашка о чем-то думал, закрыв глаза.
— Что с Петрушей? — ткнул я его в бок. — Живой хоть?
— Да что с ними сделается, — немного невпопад отозвался напарник. — Майор научников приказал в подвал загнать и не выпускать до конца заварухи. Петруша рыпнулся было, но старшина ему в бубен дал и заволок в укрытие. Остальные на словах поняли.
Ага, хоть это радует. Но потери неоправданно большие…
— Майор, а почему сразу не отдал приказ на открытие огня? — поинтересовался я, перекрикивая рев двигателя.
— Бесполезно потому что, — зло сплюнул тот. — Наши чистоплюи воспитываются с верой в человека, не может до них никак дойти, что бить надо первым, тогда и выживешь. Если бы я сразу приказал стрелять, никто бы не почесался — аборигены же такие отсталые, что они могут нам сделать? А я видел уже, что они могут. Хотя… До этого таким же чистоплюем был. И от иллюзий избавился, только когда наш взвод чуть не поголовно вырезали, а командира моего у меня на глазах порвали. В буквальном смысле слова. На лоскуты, туда-сюда.
Дела… Это что, все аборигены такие? Как же с ними торгуют и в контакт вступают? Я тут же озвучил возникший вопрос и выслушал пространный ответ майора:
— Которые кочевники все такие. Но их не так много по сравнению с оседлыми. Почему и когда произошло разделение аборигенов на две неравные группы, нам неизвестно. Но еще до Бойни отмечались случаи конфликтов с кочевниками, тогда как оседлые легко пошли на контакт. В первое время после войны, когда только происходило становление княжества, с кочевниками было много проблем, но еще больше их доставили оседлые. С этими удалось договориться — они прекрасно понимали силу нашего оружия, и инстинкт самосохранения у них прекрасно развит. Теперь живем мирно. Кочевники же другое дело. Они режут всех, кто не относится к их племени. И нас, и оседлых местных — им без разницы. Но есть сведения,
