рыбной ловлей. Сам того не заметив, Роман Егорыч стал заядлым рыбаком. Иногда, если удавалось выкроить свободное время в своей «деловой» жизни, к старикам примыкал и Юрка. И неизменным спутником рыбаков был коварный кот Васька, тот самый, который однажды похитил у зазевавшегося Юрки завтрак.
Дед жил долго. Юрка из мальчишки превратился в рослого парня. Он был далеко от родных мест, в одном из сибирских городов, в техникуме, когда пришла весть о кончине Романа Егорыча. Деда не стало. Но всюду, куда бы ни попал Юрий, он всегда с теплой и тихой грустью вспоминал то далекое лето, когда они три дня шагали по горам и долинам Южного Урала.
Многолетняя служба в армии забрасывала Юрия в разные края Советского Союза, бывал он и за рубежами родной страны. Встречались места красивые, великолепные, такие, что невольно думалось: «А, пожалуй, краше и не может быть»... Но вспоминался поход, вспоминался дед, его умиленное любование уральской благостью, и горячее тепло омывало душу. Чужие горы становились не так красивы, долины не так зелены, леса не так густы и тенисты. А о золоте, правду сказать, и не вспоминалось.
Золото, что ж... Так оно золотом и осталось, ни тепло от него, ни холодно современному человеку. Вот она, драга — золотодобывающий комбайн, на котором ему предстоит работать.
Она нисколько даже не изменилась, не постарела. Наоборот, выглядит куда как нарядно: была темной, некрашеной, а теперь маляры всю ее разделали светло-голубой краской с красными разводами — совсем как тульский пряник колоссальных размеров.
К голубому борту причалена лодка-плоскодонка — тоже голубая и тоже с широкой красной каймой. Та лодка, которую он видел тогда, или другая? Дерево — не железо, не так долговечно, так что едва ли она могла выдержать двадцатилетие, да еще на воде. Другая лодка, ясно. Вроде бы даже и меньше той, которую он видел в детстве. Или так кажется? Вещи, которые долго не видишь, всегда кажутся меньше, чем их себе представлял. Просто удивительно, каким низеньким показался ему родной дом, когда он подходил к нему с автобусной остановки неделю тому назад. Как будто годы придавили его к земле. А в комнатах темным-темно...
Однако долго ли ему торчать здесь, на берегу? Что они там: спать завалились, что ли?
— Эй, на драге!
Ни звука в ответ. И Юрий проревел что есть мочи какую-то бессмыслицу:
— О-о-о-эй! Го-го-го!
Наконец-то! Из люка вынырнула человеческая голова — стриженая, круглая, ушастая голова парня, надо полагать, дражного матроса. Лоб украшен широкой поперечной полосой коричневого цвета — не иначе, как солидол. Руки черные, как в перчатках. Запястьем вытер пот со лба и недовольно крикнул:
— Чего там?
— С добрым утром! Как живем-можем? — поприветствовал Юрий.
Парень сказал что-то вниз и поднялся на ступеньку выше. Стала видна тельняшка не первой свежести. «Матрос чистых кровей!» — усмехнулся Юрий. Только когда он сумел отслужить во флоте? Совсем еще мальчишка.
— Чего надо?
— Давай лодку! И больше ничего не надо. Пока, конечно. За будущее не ручаюсь.
— А вы кто?
— Давай лодку!
Парнюга присматривался к Юрию все внимательней и никаких признаков рвения не обнаруживал. Наоборот, лицо его становилось суровее, того и гляди, что снова исчезнет в трюме.
— Да механик я ваш, чего ты в самом деле!
— Механик?
Тут начало совершаться удивительное. Парень выскочил на палубу и засуетился, заметался так быстро, что стал похож на героя старого кинофильма, заснятого еще по шестнадцать кадров в секунду. Полминуты не прошло, а он уже сажал Юрия в краснополосую плоскодонку.
— Что делаешь на драге, малыш?
Парень, налегая на весла, неодобрительно мотнул головой:
— Какой я вам малыш? Рэу кончаю, на практике здесь, палубным матросом... У нас насос заклинило, и ничего сделать не можем.
Лодка ткнулась тупым носом в железную стенку дражного понтона, и тот отозвался на удар глухим пушечным гулом. Бравого вида усатый драгер стоял у борта, вытирая ветошью черные ладони. Он протянул руку, чтобы помочь Юрию выбраться из лодки. Юрий ловко сам выпрыгнул на звонкую железную палубу и крепко пожал протянутую руку:
— Здорово, драгер!
— Здорово, механик! — Они внимательно осматривали друг друга. — Полундра, что я вижу? Тоже из демобилизованных?
— Из них, из самых. Что с насосом?
— Мотор меня взял за горло, пехота! — Рука сама потянулась к довольно пышному усу и подергала его за кончик. Драгер был в выцветшей матросской робе с недавно споротым гюйсом — нитки еще бахромились кое-где по шву вдоль воротника: поленился их выдернуть морячок. — Понимаешь ты, какая штука... Ты в электрике смыслишь, служба? Я перезабыл, оказывается, все на свете...
Так вот откуда у младенца тельняшка: флотский одарил. Да, видать, этот послужил, вдосталь похлебал матросского борща. Везет тебе, Юрий Корсаков, определенно везет: это ж одно удовольствие служить в компании с военной косточкой, локоть к локтю с человеком, прошедшим флотскую школу. Бывшие армейцы всегда отлично понимают друг друга, что там и говорить...
— Не беспокойся, флотский, электрика нам известна, — сказал он ласково драгеру. — Если не спалил ты обмотку — мотор у нас будет работать.
Дражный понтон здорово гудел, когда они втроем шагали к трюмному отсеку, где размещались насосы. Привычные к таким звукам, драгер и ремесленник не обращали на них внимания. Возможно, они даже не слышали этот железный гул.
А Юрий слышал. Слышал удивительно ясно и отчетливо. И казалось ему, что гудит не драга, а звенят где-то под нею сильные, могучие колокола. Точно тонны золота, лежавшие в недрах земных, приветствовали нового человека, нового хозяина, которого давно ждали.
