доказательство своей непривлекательности для других людей и даже некую разновидность увечья. Признание своего одиночества, особенно мужчинами, трактуется как слабость и признак поражения. Это еще более изолирует одиноких. Поэтому одиночество чаще всего окружено глубокой тайной. Кроме того, распространено мнение, будто признание своего одиночества ведет к еще большему отчуждению от окружающих. Лучше с натянутой улыбкой купить двести граммов салями у привлекательной продавщицы, чем признаться себе, что тебе хватит и трех ломтиков.
Партия одиноких могла бы выиграть выборы в большинстве европейских стран. И как ни странно, это была бы партия относительно молодых людей. Неверно, что от хронического одиночества страдают в основном шестидесятилетние вдовые пенсионеры и так называемые «покинутые» родители, чьи дети «вышли в свет». Согласно опубликованным недавно результатам исследований скандинавских социологов, чувство одиночества чаще всего охватывает людей между тридцатью и сорока годами. Это возраст, когда заводят семьи, воспитывают детей, строят дома. Жизнь, в которой всего этого нет, воспринимается как неподвижность. И если это состояние длится слишком долго, оно вызывает отчаяние, приводит к еще большей изоляции и утрате веры в возможность налаживания каких-либо связей. Одиночество — это болезнь. Не только души. Порой смертельная. Среди одиноких заболевания сердца диагностируются в два раза чаще, чем у остальных людей, а процент самоубийц в два раза выше.
Марта готова разорвать порочный круг. Может, для начала ей нужно снять карту со стены своей комнаты?
Судьба
«Сплети великодушно ладони наши, и грезь о нас обоих, Господи Боже, Ты, которому известны все вопросы и ответы…»
Такой фразы никогда бы не написал мой отец. Он не верил ни в какого Бога, а о поэзии знал лишь то, что она существует. Он вспоминал об этом главным образом тогда, когда мой старший брат или я читали ему стихи, которые нам задали выучить наизусть. Помню, что когда я читал Броневского[5], он вообще меня не слушал. Равно как и молитвы, которые нам задавали на уроках Закона Божьего. Для него это тоже была исключительно поэзия. Разве что анонимная, а потому еще более идеологически подозрительная. Мой отец был новообращенным атеистом, который перестал верить в то, что кто-то может знать все ответы. Кроме того, я не помню, чтобы он когда-либо «великодушно сплетал» ладони с ладонями своей жены, моей матери. Я вообще не помню, чтобы он в моем присутствии до нее дотрагивался. Поэтому он точно не мог бы такое написать.
Но какой-то мужчина это написал. На вырванном из тетради в линейку листке, пожелтевшем и истертом от времени на сгибах. Вверху было написано имя моей матери, внизу — подпись и дата: «Февраль 1942». Я нашел этот листок случайно под стопкой других семейных документов на дне металлической шкатулки, хранившейся в подвале. Мою мать любил какой-то мужчина, не мой отец! Вполне вероятно, что он к ней прикасался и даже ее целовал! 1942 год казался мне столь же далеким, как Грюнвальдская битва, но только не ее любовь, нет.
Дети с изумлением и странным беспокойством воспринимают любую информацию о том, что у их родителей была какая-то жизнь, тем более интимная, прежде чем они встретились. У них могли быть верные друзья в начальной школе, приятели в армии или знакомые в вузе. Но любовь должна быть только одна. Первая и последняя, единственная и вечная. Долгое время мне казалось, что мои родители были вместе даже раньше, чем началась вечность. И только два раза сблизились максимально. После первого родился мой брат, после второго — я. На самом деле все было не так. Моя мать сама мне об этом рассказала, когда я спросил ее про листок из шкатулки…
«Он был музыкантом. У него были, наверное, самые длинные и нежные пальцы. Иногда, когда он играл на скрипке, после концерта на ее струнах оставалась кровь. Но об этом знала только я. Я никогда бы не влюбилась в него, если бы я могла предвидеть, что встречу твоего отца. Это было так давно. Была война. И он, и я родились в плохом месте. А может, и в хорошем. В двадцати километрах к востоку от Торуни война была совсем другой. Настоящей, такой, про какую тебе рассказывают в школе. В Торуни упала — исключительно по недосмотру немецкого пилота — только одна бомба, и почти все жители вновь превратились, после двадцатилетнего перерыва, в немцев. В сорок втором, перед Сталинградом, пришло время, когда в немецкую армию стали брать уже не только калек, но даже поэтов и музыкантов. Когда его забрили, я уехала в Гдыню. Там можно было все так же тосковать, зато, работая официанткой в ресторане, я могла не покупать хлеб по карточкам. Он при первой же возможности дезертировал, но педантичные немцы почему-то не зафиксировали этого, и в Гдыню приходили его письма, в которых, не опасаясь цензуры, он писал о наших сплетенных ладонях.
30 января 1945 года, во вторник, я должна была выбраться из окруженной русскими Гдыни на палубе пассажирского парохода «Вильгельм Густлоф» в Гамбург. А потом как-то переместиться в Англию. К нему. Судно должно было отправиться в восемь утра, но вышло из порта лишь около часа. Пять часов солдаты с автоматами наперевес не пускали на пароход «неподходящих» лиц. У меня, как у обычной полячки, не было никаких шансов. Тогда, на берегу, мне казалось, что я умерла…»
Вечером того же дня, в 21 час 08 минут, на высоте Устки из четырех выпущенных с советской подлодки С-13 торпед три попали в цель. Из более чем десяти с половиной тысяч человек на борту «Густлофа» спаслись лишь тысяча двести. В основном мужчины (в том числе капитан). Женщины и более пяти тысяч детей утонули или умерли от переохлаждения[6].
«Я вернулась в Торунь. Три года ждала письма, но оно так никогда и не пришло. Однажды, тоскуя по нему, я плакала на скамье в парке. В том самом, большом парке на Быдгощском предместье[7]. Мимо проходил твой отец. Он остановился, подсел ко мне и спросил, почему я плачу. Если бы я не плакала, — он сам потом мне сказал, — он бы ни за что не остановился…»
Безумства
В мае лишает себя жизни наибольшее число людей. Такова мировая статистика самоубийств. Большинство кончают с собой из-за любви. Точнее, из-за ее отсутствия. По крайней мере, так им кажется, когда они режут себе вены, прыгают с небоскребов, травятся психотропными средствами, смешанными с алкоголем, или бросаются под поезд. Личные дела самоубийц, собранные нью-йоркской полицией за сорок пять лет, недавно были переведены на электронные носители и выложены в ограниченном доступе в Интернете для исследований психологов, социологов и сексологов. Выяснилось, что более 89 процентов самоубийц не хотели больше жить, поскольку не чувствовали себя любимыми. Это следовало из их биографий, прощальных записок, показаний близких. А также из химического состава их мозга. Профессор Майкл Лейбовиц, нейробиолог из Нью-Йоркского государственного института психиатрии, с помощью жутковатого эксперимента определил уровень концентрации нейропередатчиков в мозговой ткани, извлеченной у самоубийц, тела которых не забрали родственники или друзья. Почти у всех был значительно снижен уровень нейропептидов, наличие которых связано с чувством любви.
В мае, как ни в каком другом месяце, люди становятся особенно похожи на морских коньков, ящериц, гремучих змей, лемуров, коал, пум, зебр, горилл и других животных. Запускается заложенная эволюцией и управляемая старыми, как мир, биологическими часами программа: самцы начинают искать партнерш, наиболее способных к размножению (наиважнейшим фактором является молодость), а самки — партнеров, способных обеспечить наилучшие шансы для выживания потенциального потомства. В этой схеме люди ведут себя точно так же, как ящерицы, лемуры и морские коньки, повторяя неизменную цепочку, которая включает в себя взгляд, прикосновения и в конце концов — соединение тел. Однако люди хотят прицепить к этой цепочке еще одно звено — любовь. Ни в одном другом месяце, свидетельствует статистика, не наблюдается такое число влюбленных, как в мае. В анкетах на вопрос о том, что они понимают под этим термином, люди чаще всего указывают безусловную зависимость своего самочувствия от присутствия
