Том 4. Стихотворения, не вошедшие в Собрание сочинений

Да, за гробом, за минутой тьмы,
Нам с тобой наступит час свиданья
И тебя в сияньи узрим мы!

Сравнив эту и первую строфу есенинского стихотворения, литературовед Омри Ронен заметил, что Есенин памятливо прочел немецкую масонскую похоронную песню (см. сб. «Пятые Тыняновские чтения». Рига, 1990, с. 24).

Есть основания полагать, что эту песню Есенин мог знать.

В 1916 году в Москве вышла книга «Стихотворения Аполлона Григорьева. Собрал и примечаниями снабдил Александр Блок». Том открывался большой статьей Блока «Судьба Аполлона Григорьева». Эта книга не могла пройти и не прошла мимо внимания Есенина, которому, по его словам, «часто приходилось встречаться с Блоком» («Автобиография», 1924).

Статья Блока заканчивалась такими строками: «Я приложил бы к описанию этой жизни картинку: сумерки; крайняя деревенская изба одним подгнившим углом уходит в землю; на смятом жнивье — худая лошадь, хвост треплется по ветру; высоко из прясла торчит конец жерди; и все это величаво и торжественно до слез: это — наше, русское» (с. XI).

Спустя более восьми лет эта блоковская «картинка» нашла своеобразное продолжение в есенинской «Автобиографии» (1924), а также в стихотворении 1924 года «Этой грусти теперь не рассыпать…»:

Покосившаяся избенка,
Плач овцы, и вдали на ветру
Машет тощим хвостом лошаденка,
Заглядевшись в неласковый пруд.

Как пишет современный исследователь, «заражение» блоковско-григорьевской темой оказалось устойчивым, даже оставило свои следы в лирике Есенина навсегда» (Небольсин С. История двух совпадений. — Журн. «Литературная учеба», М., 1978, № 3, с. 226).

Видимо, как статью Блока, Есенин не забыл и стихи, вошедшие в книгу. И если в 1924 году он вернулся к блоковской «картинке», то в конце 1925 года могла всплыть в его памяти и заключительная строфа из немецкого похоронного гимна «До свиданья, брат, о, до свиданья…», переведенного Аполлоном Григорьевым.

Но от каких бы дальних или близких ассоциаций ни отталкивался Есенин, его стихотворение «До свиданья, друг мой, до свиданья…» было оригинальным, глубоко прочувствованным раздумьем о жизни и смерти…

Сразу же после первых публикаций стихотворение привлекло внимание широкой общественности, в том числе литературной. Воспринято оно было по-разному.

«…Какие чудесные, искренние и трогательные стихи написал он перед смертью ‹…›. Мы потеряли великого русского поэта», — сообщал Максим Горький о Есенине бельгийскому писателю Францу Элленсу (Переписка А. М. Горького с зарубежными литераторами. Архив А. М. Горького. Т. VIII. М., 1960, с. 99).

Вспоминая о трагических днях декабря 1925 года, В. В. Маяковский писал:

«Конец Есенина огорчил, огорчил обыкновенно, по-человечески. Но сразу этот конец показался совершенно естественным и логичным. Я узнал об этом ночью, — огорчение, должно быть, так бы и осталось огорчением, должно быть, и подрассеялось бы к утру, но утром газеты принесли предсмертные строки:

В этой жизни умирать не ново,
Но и жить, конечно, не новей.

После этих строк смерть Есенина стала литературным фактом.

Сразу стало ясно, скольких колеблющихся этот сильный стих, именно — стих, подведет под петлю или револьвер.

И никакими, никакими газетными анализами и статьями этот стих не аннулируешь.

С этим стихом можно и надо бороться стихом, и только стихом.

Так поэтам СССР был дан социальный заказ написать стихи о Есенине» (Маяковский В. Как делать стихи? — Полн. собр. соч. В 13-ти т. Т. 12. М., 1959, с. 95–96).

Выполняя этот «социальный заказ», сам Маяковский написал стихотворение «Сергею Есенину» (впервые опубликовано 16 апреля 1926 года в тифлисской газете «Заря Востока»). Свое стихотворение он закончил, говоря его словами, перефразировкой последних есенинских строчек:

В этой жизни
            &# 8196;     помереть
            &# 8196;            & #8196;   не трудно.
Сделать жизнь
            &# 8196;     значительно трудней.

Стихотворение Маяковского получило большой общественный резонанс, особенно среди молодежи.

Размышлениями о поэте и его стихотворении «До свиданья, друг мой, до свиданья..» начал Л. Д. Троцкий свое письмо «Памяти Сергея Есенина», оглашенное 18 января 1926 года на вечере во МХАТе: «Мы потеряли Есенина — такого прекрасного поэта, такого свежего, такого настоящего. И как трагически потеряли! Он ушел сам, кровью попрощавшись с необозначенным другом, — может быть, со всеми нами. Поразительны по нежности и мягкости эти его последние строки. Он ушел из жизни без крикливой обиды, без позы протеста, — не хлопнув дверью, а тихо призакрыв ее рукою, из которой сочилась кровь. В этом жесте поэтический и человеческий образ Есенина вспыхнул незабываемым прощальным светом» (Троцкий Л. Памяти Сергея Есенина. — Газ. «Правда», М., 1926, 19 янв., № 15).

Имея в виду заключительные строки есенинского стихотворения, А. Ревякин заявлял, что Есенин тянет людей «в болото пессимизма и заплесневевшей мути идеологии изживающих себя классов… Его расшибленность видна во всех его произведениях — вплоть до ‹…› записки, написанной кровью» (Чей поэт Сергей Есенин? М., 1926, с. 36).

Негативную оценку есенинскому предсмертному стихотворению дал А. Крученых: «Какое надругательство над жизнью! Какие неуклюжие слова! Какой Сологуб водил рукой Есенина?!..» (Гибель Есенина. На обл.: Драма Есенина. М., 1926, с. 10).

Тем не менее интерес к стихотворению был значителен. Об этом свидетельствуют многочисленные его перепечатки в периодике как в нашей стране, так и за рубежом. Например, газеты: «Известия», М., 1925, 31 дек.; «Сегодня», Рига, 1925, 31 дек.; «Парижский вестник», 1926, 6 янв.; «Последние известия»,