— Нет, потушили. А отец умер от ожогов. Он в самом огне был и с ним еще трое. Огонь сбили, а сами потом... В общем, от ожогов.
Бобоська долго молчал, глядел куда-то в сторону, прищурив темные глаза.
— А мать у меня фельдшерицей работала. Как война началась, пошла медсестрой. Под Керчью была с десантом. В Севастополе тоже. И в Туапсе, когда немец с гор нажимал. А потом, в конце войны, в Дунайской флотилии. Она отчаянная у нас была. Через год, как война окончилась, моряк один приезжал к тетке. Мичман. Орденов у него девять штук. Привез чемодан, вещи там разные мамины. «От сестрички, — говорит, — от нашей, от Нюры осталось. Примите, мамаша, на сохранение». В прошлом году еще раз приезжал. Мне форменку подарил и ботинки новые. «Хорошая у тебя, — говорит, — мать была, пацан. Геройской жизни человек...»
Тошка слушал Бобоську, и какие-то совсем непривычные, взрослые мысли приходили ему в голову.
Война не докатилась до маленького поселка нефтяников, в котором он жил. Только почтальоны да кинофильмы приносили в Нефтегорск вести о ней. И вдруг сейчас, через три года после последней сводки Совинформбюро, Тошка снова столкнулся с войной. Война смотрела на него суровыми Бобоськиными глазами.
Тошка вздохнул: «И почему это у него тетка такая?— подумал он. — Злая и скандальная. С Турецкого базара не вылезает...»
Турецкий базар был для Тошки запретным местом. Ходить туда ему не разрешали.
Вокруг базара, в кривых и узких переулках, теснились артельные мастерские, склады, магазинчики, закусочные и кофейни.
Здесь с утра и до позднего вечера толкался крикливый, беспокойный народ, пахло жареной рыбой, винными бочками, кожей и смолеными канатами. Гремели деревянными молотками жестянщики, сердито шипели паяльные лампы, взвизгивали ножовки, смеялись и спорили люди, и во всем этом гаме и шуме скрипучим голосом пела шарманка:
На углу тесной и горбатой Трапезундской улицы, в полуподвале с железными ставнями помещалась мастерская химической чистки и крашения. Заведовал мастерской длинноносый человек с маленькими глазами. Звали его Серапион. Никто в городе по-другому и не называл его, этого узкоплечего, вертлявого красильщика с темными ладонями. И зимой и летом Серапион ходил в желтом кожаном картузе и в высоких до колен, шнурованных ботинках.
Кроме него в мастерской работало два человека: помощник заведующего, или, как называл его Серапион, технолог, да еще подсобный рабочий, глухонемой угрюмый детина. Никто его раньше в городе не видел, и откуда он взялся, знал, вероятно, только сам заведующий красильней. Работы у этой троицы было немного. Серапион целыми днями сидел напротив в кофейне, глухонемой спал, а технолог — высокий, сухой, как таранька, старик — монотонно отвечал заказчикам:
— Зайдите через неделю. Химикатов и реактивов нет. Поступят, тогда примем ваш заказ. Мы артель — нас обеспечивают в последнюю очередь...
Несмотря на неважные дела, Серапион все чаще и чаще надоедал Бобоськиной тетке:
— Зачем он бездельничает? Лишних денег у тебя много? Пятнадцать лет скоро парню! Я в его годы уже два ремесла знал. Профессор из него все равно не выйдет, семь классов есть — хватит. Я пять классов имею — и ничего, уважаемый человек, большим производством руковожу. Химическим! Я из твоего хулигана специалиста сделаю, верныи кусок хлеба обеспечу.
— Да ведь вам самим делать нечего, — нехотя отбивалась тетка. — Вон глухонемой весь день по базару бродит, а то дрыхнет на пляже. А ты — четвертого брать.
ня будет. И еще тебе триста рублей в месяц. У меня технолог, научный человек, тыщу двести получает, на всем своем. А тут на всем готовом — триста!
— Сиди и слушай! — не унимался Серапион. — Что за человек! У меня сегодня есть химикаты, краски, завтра кончились. Через неделю опять привезли. А клиент разве знает? Он не знает, не ходит. Мы без работы сидим, план не выполняем. Когда не вовремя приходит — мы ему отказ даем. А вот возьму твоего парня, организуем заказы на дом. Сами ходить будем. Приносить, уносить. Культурно! В газете о нас напишут. А сейчас кого я пошлю? Глухого-немого, да? Или технолога? Ва, дорогая, он ученый, но очень старый человек, он на третий этаж пять раз поднимется и умрет. А я отвечать буду, да? Скажешь: сам ходи? Сам я не пойду. Я заведующий. Мне парень молодой нужен. Отдавай племянника. Как сын у меня будет.
— А платить станешь?
— Кормить буду, одевать буду, делу учить. Жить у меня будет. И еще тебе триста рублей в месяц. У меня технолог, научный человек, тыщу двести получает, на всем своем. А тут на всем готовом — триста!
— Сам говоришь — хулиган он...
— Ва! Может, мне как раз хулиган нужен? Может, я сам хулиган был, сочувствие имею?
Серапион ходил к тетке чуть ли не ежедневно. Ерошил худыми пальцами длинные черные волосы, заглядывал в глаза, совал задаток. И тетка в конце концов согласилась.
С тех пор Бобоська не появлялся в Старой гавани. Тошка ловил рыбу один. И один ходил за волнорез копать морских червей. Приносил домой куканы ставридки и кефали, но это уже не радовало его, как прежде.
Однажды он все же пошел на Турецкий базар. На пороге красильни в потертой кожаной куртке с молниями и в черных брюках клеш сидел Бобоська. Куртка и клеш выглядели шикарно.
— Здорово, Бобоська!
— А, Тошка! Привет! — Бобоська обрадовался, встал, хлопнул друга по ладони. — Чего ты здесь?
— Да вот пришел тебя повидать. Боцман о тебе спрашивал.
Бобоська помрачнел. Он глянул в темный квадрат распахнутых дверей. В глубине красильни маячила тощая фигура технолога.
— Бобоська! — крикнул тот резким птичьим голосом.— Воду в третьем чане смени. Быстро!
— Ладно! Сейчас... — буркнул Бобоська и добавил под нос: — Сушеный Логарифм.
— Что, что? — заинтересовался Тошка.
— Сушеный Логарифм. Это я его так прозвал. Он все на линейке своей что-то считает. Считать на ней можно. Делить, умножать. Он, как баклан, заладит: расчет, процесс, логарифмы, это понимать надо, это голову иметь надо... Ну, я и прозвал его — Сушеный Логарифм.
— А Серапион твой знаешь кто? — сказал Тошка.
— Кто?
— Вылитый Скорпион. Черный скорпион. Ерго про него знаешь что сказал: «Он нехороший человек. Он, как «фараон». Рыба есть такая с ядовитыми колючками.
— Знаю. Скарпена...
— Почему ты не уйдешь отсюда? Ведь скоро в школу.
— Тетке выгодно — Серапион ей платит. Она все жалуется — денег нет, денег нет. Уйду — рева не оберешься.
— Бобоська! — снова крикнул технолог. — Я Серапиону пожалуюсь, что ты мне весь процесс нарушаешь.
— Процесс, процесс... Иду! Слушай, Тошка, на вот тебе. — Он вынул из кармана что-то круглое, завернутое в обрывок газеты. — Ты, помнишь, говорил насчет годовщины. Подарок тут, в общем... Отдашь вместе со своим. Пока!..— И он нырнул в красильню.
