рецепту.
– Ты же знаешь, что я ненавижу баклажаны… – вяло напомнила Елена.
Собственно, она любила баклажаны, но там, где в нее их не запихивали.
– Напрасно, – поджала губы мать. – Они очень полезны для сердца…
– Дедуль, открывай шампанское! – скомандовала Лида.
– У тебя неплохой цвет лица, но вот это платье надеть ты погорячилась… – заметила мать. – Все-таки не девочка.
– Бабуль, не наезжай, – встряла Лида.
– А ты вообще помалкивай, из-за тебя весь вечер испорчен! К каким часам мы вас ждали, и к каким вы приехали?! – обернулась мать.
– Я ща ваще уйду, – угрожающе сверкнула глазищами Лида.
– Ну, я разлил, – сказал отец. – Пить будем или собачиться?
– За Новый год и надежду на то, что в нашей семье люди научатся общаться друг с другом бережней! – подняла бокал Елена.
– И где ж вы будете праздновать? – поинтересовалась мать, пропустив тост мимо ушей.
– В компаниях. Разных, как ты понимаешь… – Елена подмигнула Лиде.
– Вообще-то Новый год – это семейный праздник… – обиженно сказал отец.
– У кого как! – Лида чмокнула его в щеку.
– А мы с матерью будем слушать обращение этого вашего Путина! – с полемическим задором начал отец, но Елена не подсела на тему.
– Умного человека не грех в праздник послушать! – заметила Лида.
– Ты когда замуж-то выйдешь? – осадил ее отец, чтоб не зарывалась.
– А как нагуляюсь, так и выйду…
– Я засолила капусты. А ты солишь капусту? – вдруг строго спросила мать.
– Капусту? – удивилась Елена. – Для кого? Вот, видишь, обед приготовила, все вам привезла… Никто не ест.
– А ты что, больше не замужем? – поддевая, спросила мать.
– Нет, – вдруг выдохнула Елена, и ей сразу стало легко.
– Как? – вытянулись в струну родители, а Лида застыла, восхищенно глядя на мать.
– Первый раз, что ли? – усмехнулась Елена.
Мать встала, пошла на кухню, принесла таблетки и начала их демонстративно запивать соком. Потом принесла шарф и обвязала им голову. Это означало, что у нее поднялось давление. Отец, напротив, как только она вышла, достал из серванта бутылку водки и хлопнул полстакана.
– Я не поняла, что за демонстрация? – Елена нарочито спокойно ела. – У нас Новый год или моральный обыск?
– По-твоему, ничего не произошло? – всплеснула руками мать.
– У кого? – мрачно уточнила Елена. – У меня произошел развод, но не настолько болезненный, чтобы он отвлек меня от праздника…
– А ты о нас подумала? – саркастически спросил отец, видимо, подразумевая, что теперь ему не с кем будет спорить о Путине и Зюганове.
– А как вас касается моя половая жизнь? Вы, когда женились, тоже со мной не советовались… – зевнула Елена. – Если обсуждение пойдет в таком тоне, то мне пора…
– И вообще, дамы и господа, мы с мамочкой уже глубоко совершеннолетние! – подключилась Лида. – В конце концов, хватит нас чеморить! По моему разводу в кованых сапогах ходили! Теперь за мать взялись…
– Ты просто не понимаешь, что значит быть одной… – немного сбавила тон мать.
И вот тут Елену почему-то прорвало:
– А ты в этом что понимаешь? Что ты вообще знаешь о жизни? Одной быть – классно! Можно ни от кого не зависеть! Можно спать со всеми, с кем хочется! Можно уважать себя, ни на кого не оглядываясь!
– Лена, не хами матери! – дежурным голосом оборвал отец.
– Нет, ну скажи, чем тебя не устроил Караванов? – после паузы снова затянула мать.
– Бабуль, ты вот далека от столбовых дорог секса, а мать женщина горячая. У нее, знаешь, какой выводок хахелей, мне такие не снятся! – начала паясничать Лида. – Караванов – мужчина безупречный. Но пойми, бабуль, с возрастом только коньяк становится лучше. А сперма становится хуже… Дедуль, тебя это не касается. Вы – старая гвардия, у вас все путем…
– Твое воспитаньице! – воскликнула мать, вскочила и начала ходить по комнате из угла в угол.
– Ладно, нам пора, – встала из-за стола Елена.
– Подарочек к Новому году! – кричала мать, когда за ними закрывалась дверь. – Две разведенки в семье…
Вышли, решили пройтись до метро.
– Она думает, что это семья, – задумчиво сказала Елена.
– Так у нее другой не будет… – вступилась Лида. – Малой кровью… Но все равно… Тяжело, как принимать роды у слона!
– Лид, как ты думаешь, почему они нам с тобой совсем чужие? – спросила Елена.
– Потому что глухие… – ответила Лида.
– А мы с тобой почему стали чужие?
– Если хочешь правду, то… ты ведь на самом деле обращаешься со мной, как бабка с тобой. Просто ты умней, и мне трудней тебе сопротивляться… тебе ведь тоже хочется дочку, которой можно хвастаться, а что с дочкой происходит, тебе по фигу…
– Мне? – Елена обалдела.
– Я вот в книжке прочитала, что задача взрослеющего человека – освободиться от родителей, социализироваться и ощутить собственную синтонность в мире. Слышишь? Синтонность! А ты не даешь! Ты видела свое лицо, когда я сказала, что я поесть не успею? Те же самые бабкины тушеные баклажаны!
– Да?
– Нет, ты скажи, я тебя просила обед на полк солдат готовить? Это мне или тебе было надо?
– Пожалуй…
– Я ведь каждую секунду чувствую себя перед тобой виноватой, ты мимо моей комнаты проходишь, у меня все внутри сжимается. На мне большими буквами написано: я, раздолбайка-дочь, недостойная своей мамочки, которая 24 часа скребет лапками по жизненному асфальту… Ты вот говоришь, что, по бабкиным представлениям, мы семья, а мы – не семья. Но по моим, семья тоже не может быть местом, где ты ежесекундно чувствуешь себя дерьмом. При Караванове как-то было легче, мы вроде оба на фоне тебя были дерьмом. А теперь все на меня свалилось…
– Ужас какой! А почему ты мне этого раньше не говорила?
– Да потому что ты, как бабка, ты не слышишь ничего, кроме самой себя, своей работы, своих успехов, своих мужиков… Ладно, не грусти. Наладим как-нибудь…
Расставшись после этих разговоров с Лидой в метро, Елена даже плохо соображала, где и с кем она договорилась встретиться. Хотелось пойти домой, зарыться с головой под одеяло и никогда не вылезать. Взяла себя в руки и начала звонить однокурсникам. Увы, все мобильные подвисли, никто не откликался. Оставался один вариант: ждать их у выхода метро «Семеновская». Получалось, что туда она попадает ровно к одиннадцати.
А народ в метро уже напялил маски, шутовские шапки и украшения из золотой бумаги на голову: орал песни, распивал что попало, обнимался, целовался и вступал в остальные контакты, неодобряемые 364 дня в году.
Стояла на перроне, сзади кто-то приобнял.
– Что страдаешь? Поехали ко мне, я тоже один… – сказал приятный, несколько простонародный, почти не пьяный мужчина лет сорока.
– Спасибо, в гости опаздываю, – мягко освободилась из его объятий.
– У меня комната, там все… жратва, выпивка, телевизор, а женщины нет… – Тон у него был игривый, но по глазам было видно, как не хочется встречать Новый год одному.
