спросила:
– Ты не заболеешь?
– Я – тренированный! – сказал он и побежал за четвертой порцией горячего, разделавшись со всеми имеющимися супами.
Через несколько лет его нашли в своей квартире с перерезанным горлом. Видимо, опять в чем-то не мог остановиться… Вообще о людях, заболевших свободой и утративших способность отличать нужное от ненужного в количествах присваиваемых денег, квартир, ценностей, тусовок, сексуальных контактов, можно было написать отдельную книгу. Ужас был в том, что они бы ее не стали читать, вот как раз ее они сочли бы ненужной.
Елена как-то спросила Карцеву, почему у большинства новых русских совершенно пустые остановившиеся глаза. Та ответила, что гонка и усталость делают их эмоционально обедненными, а жизненная стратегия выражается в феномене «отложенной жизни»: поживу, когда я стану миллионером, олигархом, директором концерна и т. д. До этого они либо не доживают, либо приходят уже совершенно неспособными усваивать какие-либо эмоции. Что называется, умирают в пустыне за десять шагов до арыка. В психологии это называется ангедомия – неспособность радоваться… От этой заразы многих спасали встряска, религия, благотворительность, страх смерти… Патронова пока не спасло.
…Итак, Елена смотрела в окна Госдумы, а Зябликов сидел рядом в позе Достоевского у библиотеки Ленина. Пришлось придвинуться и рухнуть к нему на колени. Тут, конечно, понеслось… Но все как-то с перетягиванием каната. С обидами, замечаниями, его просьбами «не бить словами по половым органам». Она была привычно раскованна, мягко шутила, но он зверел на это:
– Для тебя секс – это спорт. А я отношусь к нему серьезно…
Оба были многоопытны, но он оказался не готовым к тому, что она привыкла быть в постели хозяйкой. Все получалось, но не так, как могло получаться; словно продирались друг к другу через что-то. И каждый винил в этом другого.
Его модель называлась: «Иди за мной, слушайся, и ты получишь все…»
Ее модель сопротивлялась: «Давай слушаться пополам, я хочу получить столько же, сколько отдать…»
Его модель отвечала: «Но я же лучше знаю, как надо!»
Ее модель усмехалась: «Лучше меня знаешь, как мне будет лучше?»
Все в результате, конечно, сходилось в техничный пазл, но потом они лежали и разговаривали, как вежливые чужие. И у каждого внутри расползалась черная клякса облома. И, чтобы легче ее пережить, она почувствовала себя умирающе-усталой и поняла, что, пожалуй, могла бы остаться здесь до утра. Впервые после развода захотела остаться с мужчиной до утра. И всем видом показала это, и всем телом ощутила совершенно определенное «нет» на это.
Конечно, можно было дожать, но, как говорила Гиппиус: «Если надо объяснять, то не надо объяснять…» В конце концов, причины ее вышвыривания могли быть связаны совсем не с ней, но от этого было не легче.
Посмотрела на часы и сказала:
– Я начну собираться через десять минут.
Тон означал: «Ты – полный козел, но это уже не имеет значения!» Он испугался, начал суетиться, сел рядышком, начал что-то объяснять.
– Все фигня! – поморщилась Елена. – Мне показалось, что я влюблена в тебя. А ты приехал – и все рухнуло. Зачем ты приехал?
– Я не могу так быстро влюбиться, как ты. Я долго запрягаюсь, быстро еду и потом долго остываю. К тому же я влюбляюсь неконструктивно. Это я сейчас такой милый и легкий, а как влюблюсь – тебе хана. Начну ревновать, права качать, проверки устраивать, сам при этом буду на голове ходить… – мрачно сказал он.
– А мне плевать… – зевнула Елена. – Мне главное, чтобы самой влюбиться… А объект я уж как-нибудь уговорю…
– Да ты чистый мужик! – вырвалось у него довольно раздраженно.
– То есть ты сейчас трахал мужика? Поздравляю! – съехидничала она; все вокруг начинало становиться плоским и серым.
– Лена, ты сама гробишь отношения. Ты со мной разговариваешь, как Артмане с Калныньшем в фильме «Театр»! Ты же не даешь мне расслабиться, повести тебя, сделать тебе хорошо…
– А ты можешь расслабиться только с бессловесной тварью? А вести меня никуда не надо! Поводырь, блин!
– Подожди, у нас все будет не хорошо, а волшебно, мне просто надо к тебе привыкнуть… Мы с тобой одной крови, все сходится. Только не спеши!
– Знаешь притчу про то, как путешественника спросили, какое время в его жизни самое главное, какие люди и какое действие?
– Ну?
– Самое главное время – это время сейчас. Самые главные люди – это люди, которые сейчас рядом. Самое главное действие – это сделать им хорошо.
– Какая-то потребительская психология! Это как в кино говорят: быстрей снимай, натура уходит, актриса стареет! Но ведь будет завтра!
– А это никогда не известно… Ты думаешь, что ты так неотразим, что оно будет?
– Но ты же сейчас здесь.
– Но с каким ощущением?
– Жалеешь, что пришла?
– Объяснить словами не могу. – Она встала, включила ночник, тело потихоньку начало слушаться.
Стала одеваться, взяла в руки бюстгальтер, увидела, что один крючок порван. Расстегнув столько бюстгальтеров за жизнь, он не справился с этим. Очень нервничал… Стало жалко его, такого запуганного по жизни, такого недолюбленного.
– Мне было очень клево с тобой в постели! Все, что я говорю, я говорю не про это… – сказал она наполовину честно, наполовину из благотворительных соображений.
– Ты просто не умеешь быть счастливой… – парировал он, расслышав тон.
– На себя посмотри!
По-приятельски вышли из номера, по-приятельски вошли в лифт. Лифт остановился на следующем этаже, в него вошел толстый плешивый командировочный с двумя грубоватыми молодыми девчонками. Елена решила определить, какая из девчонок дочка, у нее почти получилось. Из лифта вышли вместе.
– Смешно, – сказал Зябликов. – Я с тобой выхожу, а мужик с проститутками. Представляешь, как он мне завидует?
– Такие некрасивые проститутки? – удивилась она.
– Кому какие по карману… – поморщился он. – Я, например, никогда не платил женщинам за секс. Мне было важно, чтоб меня хотели, а не деньги… А этому что? Он небось слаще морковки ничего не ел.
Вышли на улицу. Было холодно, пусто, темно, какие-то люди спешили в такую рань на Красную площадь. Поймал машину, заплатил водителю. Перед тем как сесть, Елена решила его пнуть, видя, что устал, и якобы искренне спросила:
– Как? Ты не поедешь меня проводить?
– Лен! Ты – конченая москвичка. Ехидная, спесивая и балованная. Я умру, если поеду. Я за две недели снял двенадцать серий… – обиженно ответил он.
– Жалко… – вздохнула Елена.
– Я потом тебя провожу, покатаю, на руках поношу. Сейчас мне надо хоть чуть-чуть поспать.
– Жалко тех, кто будет потом эти двенадцать серий смотреть. Пока. – Она села и улыбнулась демонстративно вежливой улыбкой.
– Позвони, когда приедешь! – закричал он сквозь захлопнутую дверь.
– Нет! – помотала она головой.
– Позвони! – Тон был практически приказной. И она с удовольствием повторила:
– Нет!!!
