Дома захотелось сделать генеральную уборку после отъезда родителей. Она пылесосила полы и диваны, выдирала из углов и щелей какие-то мелочи: пуговички, копейки, родительские таблетки… Они сопротивлялись. Извлекать их было так же муторно, как вынимать из-под стекла фотографии бывших мужей. За время брака они там присыхают, приживаются, прирастают, прилипают, присасываются: надо аккуратно раскачивать их тонкой спицей и ювелирно волочь к кромке. И из головы также…
Елена подумала, что, как странно… с уходом Караванова в платяном шкафу освободилось большое количество полок и вешалок… Надо развесить все, что теснится друг на друге. Теперь, когда она по утрам заходила в ванную, его полотенце с веревки не лезло ей в лицо… потому что ему удобно его сушить именно так, чтобы было неудобно остальным… На месте его фотографии на стене и фотографии свадьбы уже висят строгие гравюрки… как быстро заживают раны от разлук на теле жилья и как трудно справиться с ними головой и сердцем… и ведь никто никого не бросал… и до сих пор друг другу важны и дороги… просто жить рядом совсем незачем… и все равно больно!
С Каравановым у нее было сердце занято, а тело свободно; с Филей – наоборот; а с Толиком они еще оба не понимали, что такое брак, но уже родили ребенка…
И почему она при Караванове так долго боялась идти к психологу? Потому что было страшно складывать мысли и чувства в единый пазл, знала, что он означает развод… Почему же боялась этого развода? Потому что боялась жить одна? Одна? Одна, в смысле «для себя»… Ведь ее не готовили для того, чтобы жить для себя. Всю жизнь у нее перед глазами мать служила отцу, отец служил матери, оба служили ей… в результате чего никто не мог скрыть ежесекундного раздражения друг к другу, потому что чувство вины топило все человеческое, что связывало…
…Глупо, но утром она проснулась от нестерпимой боли в левом плече. Может быть, от грандиозной уборки… но уборка в основном делалась правой рукой. Долго на эту тему думать не смогла, потому что любое движение означало пытку, пришлось наглотаться обезболивающих. Елена ненавидела таблетки, потому что мать всегда таскала при себе два целлофановых мешка лекарств. Один для себя, другой – для отца.
Понуро побрела на работу. Не было моральных сил даже выйти в Интернет и поболтать с Никитой. Уже к обеду позвонила Муркину со стоном:
– Привет, у меня плечо отваливается. Придумай что-нибудь!
– Заходи… – сдержанно предложил он. – Могла бы соврать, что соскучилась…
– Зачем тебе вранье, Муркин?
– Для повышения самооценки, дура!
Подошла к кабинету, мимо очереди, и набрала его мобильный.
– Заходите! – выглянул Муркин.
– Да я уже час сижу! – вскочил на это осанистый пожилой мужчина напротив двери.
– Понимаю, – кивнул Муркин на Елену. – Так вы ж не знаете, кто это…
И многозначительно посмотрел наверх.
– Понимаю… – обиженно промямлил мужчина и сел на свой стул.
– Неудобно… очередь, – машинально сказала Елена, зайдя.
– Видела этого окорока? Бывший министр. Команду понимает, как обученная сторожевая собака… Ничё, подождет! Ему теперь спешить некуда, – усмехнулся Муркин и мигнул своей медсестре: – На полчаса свободна!
Та мгновенно вскинула любопытные глаза на Елену и шустро исчезла.
– Раздевайся, – приказал Муркин и запер кабинет.
Елена покорно сняла одежду до пояса.
– Больная, не заставляйте повторять одно и то же дважды, – хихикнул он. – Вы же видели, очередь ждет.
– А зачем тебе? – удивилась Елена и начала стаскивать юбку, что при боли в плече оказалось не просто.
– Не учи отца делать детей! Или ты лучше меня знаешь, как у человека проходят нервные окончания? Трусы тоже, чулки можно оставить, это возбуждает…
– Муркин, не отвлекайся от поставленной задачи!
– Я и не отвлекаюсь… И ты не отвлекайся! Ложись на кушетку, – сказал Муркин бархатным голосом. – Только перевернись на живот…
Когда она успела сообразить, что ее мирно и качественно насилуют, сопротивляться было уже поздно, было уже пора получать удовольствие.
– Муркин, ты рехнулся? За дверью все слышно! Презерватив надел? – с ужасом прошептала она.
– Надел, конечно… А ты не стони слишком громко… А просто повторяй: «Муркин, я мечтала о тебе всю жизнь… чтоб вот так… на кушетке… во время приема…» Ну повторяй за мной: «Муркин, я мечтала о тебе всю жизнь…»
Елена вдруг подумала, а, собственно, что такого? Почему она так напряглась на этот невинный аттракцион? Ей нравится Муркин, ее завораживает дурость ситуации, в очереди никто от этого не умрет… Что за викторианство в ее возрасте, когда уже отлично понимают и цену всему, и ценность всего? Она никому не давала обета верности и вправе получать удовольствие любым способом.
– Муркин, ты сексуальный террорист! – прошептала она и ушла в ощущения…
– Ну, как наше многострадальное плечико? – спросил он через некоторое время, вытирая руки и остальное салфетками.
– Ты не поверишь… но… прошло… – изумленно призналась Елена, расслабленно натягивая белье.
– Видишь, мы, врачи, конечно, не боги! Но иногда все-таки можем помочь пациенту… – довольно хохотнул он, достал из шкафчика фляжку с коньяком и аккуратно приложился к ней. – Чего не звонила?
– Работа, жизнь… – промямлила Елена. А что она еще могла сказать? – Кстати, первый раз наблюдаю тебя трезвого…
– Талант не пропьешь, – напомнил Муркин. – Знаешь анекдот: «Баба спрашивает мужика, мол, ты меня любишь? Он отвечает, мол, я же весь вечер танцевал только с тобой! А ты хоть раз видела со стороны себя танцующей?!»
– Смешно… – вежливо отозвалась Елена.
– Тут моя сельдь тихоокеанская пыталась вернуться. Жена, в смысле… – Муркин еще раз приложился к фляжке. – Раньше я думал, она придет, помоет пальцы, и я все прощу…
– И что?
– Оказалось, что нет… Нельзя вернуть молодость… но можно остановить старость, – скривил он губы.
– И что будет с тобой холостым? – заботливо спросила Елена.
– А ничего, – сощурил он глаза. – Буду работать, трахать баб и пить… Постепенно вступая в племя слюнявых, качающихся, усыхающих мозгами и половыми органами мужичонков…
– Муркин, что с тобой?
– Испугалась? Что в этом будет и твоя ответственность? – торжествующе воскликнул он.
– Моей – ни капельки. Запомни, в усыхании чужих мозгов и половых органов виноваты только их хозяева! И нечего вешать свои мозги и половые органы на других! – Захотелось треснуть его по голове, потому что он озвучил то, что глазами заявляли ее три бывших мужа.
– Ох, как разоралась! – остановил ее Муркин. – Все, больная… Вы и так влезли без очереди; получили первую помощь, будучи неприкрепленной к нашей поликлинике… пора и честь знать… Идите писать свои гениальные тексты, а я похамячил больных принимать… А то в этой жизни ведь не только у вас плечо болит…
– Пока, – сказала Елена.
Было бы совсем глупо говорить «спасибо».
– Пока! Без плеча позвони! По-человечески… Тоскливо мне, Ленка. Выписал домой на днях двух проституток, почти школьниц. Маленькие, старательные… Ужас! Кстати, отлить тебе чачи? Мне пациент из Грузии прислал целую кислородную подушку.
– Почему кислородную? – машинально спросила Елена.
– Так ее с жидкостью в чемодан класть удобно… Все медики знают. Ты скажи, у тебя как?
