компанию и спросил:
– И как думаете, Марфа Ипатьевна, где она Просвирина прячет – в подполе?
– Кто же знает… В доме тесно, все заставлено комодами разными, буфетами…
– Что ж, надо действовать, – решил Горецкий. – Если Просвирин что-то заподозрит, то средь бела дня не отважится выйти на улицу, будет темноты ждать. До этого мы его и возьмем.
– А если он так и будет у Авдотьи в кладовке сидеть? Баба хитрая, так запрячет, что с обыском не найдешь…
– А мы ему поможем, – загадочно усмехнулся Горецкий. – Такое представление устроим, что сам к нам выскочит как миленький. Куда это Саенко запропастился?
– Тут я, – донеслось из сеней, – только вошел.
– Давай, голубчик, сходи-ка вот по поручениям. – Аркадий Петрович махнул рукой, приглашая Саенко в комнату поговорить.
– Что за жизнь! – вздохнул Саенко. – Ни тебе поесть, ни тебе попить, ни тебе отдохнуть в тенечке. Таскайся по этакой жаре туда-сюда. Эх, грехи мои тяжкие!
Перекусив наскоро и вылив на голову ведро воды, Саенко отправился обратно в город, чтобы к вечеру успеть выполнить многочисленные поручения подполковника Горецкого.
Феодосия – город небольшой. И все важные учреждения находятся в центре. А также магазины, аптеки и почта. Еще полиция, комендатура и здание контрразведки.
Молодой татарин, что следил за Борисом, по-прежнему стоял напротив дверей гостиницы. Время шло к трем часам, солнце нещадно накалило мостовую, казалось, что камни плавились в его лучах. Тень ушла, и соглядатай, измучившись, рискнул уйти со своего поста, чтобы выпить прохладительного в кофейне за углом, посчитав, что в этакую жару ни один нормальный человек не выйдет из дома. Машинально оглядывая улицу в окно, он вдруг заметил знакомую фигуру. Сегодняшний коробейник, что привязался к нему утром как банный лист с разговорами, шел по улице деловым шагом. Короба у него татарин не увидел и, приглядевшись, с изумлением заметил на нем военную форму. Он протер глаза, думая, что привиделось от жары, но не зря же битых полчаса он отвечал на вопросы настырного коробейника – лицо его он запомнил очень даже хорошо.
Саенко специально свернул в переулок, чтобы не идти мимо гостиницы, так надо же было такому случиться, что именно в этом переулке находилась кофейня! Татарин смекнул, что дело нечисто и осторожно отправился вслед за Саенко. Тот торопился выполнить многочисленные поручения подполковника Горецкого и не очень смотрел по сторонам, так что преследователь побывал вместе с ним и у здания контрразведки, и у комендатуры, и на складе боеприпасов, после чего зоркие глаза хохла приметили какое-то движение сзади, и он не раздумывая нырнул в ближайший переулок, да и пропал из виду. Преследовавший же его татарин побежал в гостиницу, сунул коридорному денег, чтобы тот стукнул в номер Бориса. В номере, как и предполагал татарин, никого не оказалось. Смуглая от природы и от солнца кожа на лице татарина посерела от волнения, он мигом сообразил, что курьер подставной, из контрразведки, и побежал докладывать, но не Вольскому, как думал Борис, а своим, потому что послала его следить за подозрительным курьером Милли-Фирка, где давно уже перестали доверять Вольскому и баронессе.
Авдотья Лаврентьевна не спеша возвращалась домой с рынка. Сегодня она припозднилась, потому что зашла еще в лавку и купила ситцу. На душе у нее было спокойно: корзинка с помидорами, баклажанами и курицей приятно оттягивала руку, и она уже мысленно прикидывала, какой знатный ужин приготовит сегодня для Порфирия Кузьмича. Впервые за долгие годы одиночества Авдотья испытывала ни с чем не сравнимое чувство замужней женщины. Хотя Порфирий Кузьмич жил в ее доме не совсем по сердечной склонности, а единственно от безвыходности своего положения, однако, как бы то ни было, мужчина в доме был, ее собственный мужчина, и это было приятно.
Вот и домик показался из-за поворота. Ах ты, Господи, да что же это такое! Из окна домика валили клубы черного дыма. Батюшки, да никак пожар!
Вот тебе и гадалка – шла с базара довольная, беды не чуяла, самой себе предсказать не могла!
Авдотья бросила корзину и со всех ног кинулась к дому: там ведь Порфишенька сердешный, взаперти сидит, сгорит же за здорово живешь!
Охая и причитая, она распахнула дверь. Густой черный дым наполнил сени. Авдотья обмотала лицо краем вышитой темно-красной шали и очертя голову бросилась в дым. Кашляя и задыхаясь, она вбежала в горницу, отодвинула сундучок… Снизу уже колотил несчастный Просвирин, потерявший всякую надежду на спасение. Авдотья подняла крышку люка, Порфирий Кузьмич, бледный от страха, с трудом вскарабкался по лесенке, Авдотья подхватила его под руки и, как малого ребенка, потащила через дым на вольный воздух.
Выбравшись в сад, она без сил плюхнулась своим немалым весом на скамью, Порфишенька повалился рядом, выпучив глаза и отдуваясь.
Авдотья же уставилась на дом. Неужели сгорит все, что она заработала за долгие годы колодой засаленных карт и хорошо подвешенным языком? Сделав первое, что подсказало ей женское сердце – вытащив из горящего дома любимого человека (какой никакой, а все же таки мужчина), – Авдотья пришла в ужас от ожидаемых потерь, от утраты хозяйства, достатка, крыши над головой…
За забором слышался шум, крики, но в садик никто почему-то не входил и к дому не приближался. Авдотья вгляделась лучше. Да полно, пожар ли? Что-то тут не так! Говорят ведь – нет дыма без огня, а тут – дым валит из окон, а огня-то не видать! И жара нет! Что за чертовщина такая. И пока Авдотья Лаврентьевна изумленно пялилась на свой домишко, Порфирий Кузьмич, малость очувствовавшись, заподозрил неладное и беспокойно бегал глазами по сторонам.
И не напрасно.
В калитку не торопясь входил представительный господин средних лет в форме подполковника… Просвирин вскочил было – бежать, но из-за домика выходили уже с двух сторон двое казаков-донцов… Порфирий Кузьмич еще не вполне отдышался после перенесенного потрясения. От казаков не удерешь… Он тяжело вздохнул и поднялся навстречу офицеру.
– Сидите, сидите, Просвирин, – насмешливо произнес Аркадий Петрович Горецкий. – Вы, должно быть, от длительного сидения в подполе у мадам Голосовой совсем обессилели!
– Ваше благородие, – залепетал Просвирин, – не почему другому, а только сильно испугамшись… С перепугу, значит, спрятался, хотел переждать… Злые люди охотятся, хозяина утопили… а мы ничего не знаем, ничего не видели, за что же помирать не своей смертью?
– Здорово, Просвирин! – окликнул его веселый голос. – Прокашлялся?
Просвирин оглянулся, и в глазах у него потемнело: он узнал того постояльца, которого месяц назад подвел под убийство, оставив в номере сонного с мертвецом.
– В-ваше благородие, – заикаясь пробормотал он.
– Знаю, ничего не видел, ничего не знаешь, и не ты мне кокаина в вино подсыпал, и не ты в салоне про бриллиант узнал, и не ты…
– Не я! – заверещал Просвирин и повалился в ноги Горецкому. – Ваше благородие, злые люди оклеветали, а мы ни сном ни духом…
– Берите его, ребята, – обратился Горецкий к казакам, – скоро стемнеет, время дорого.
Авдотья Лаврентьевна все это время молчала – очевидно, от изумления, во всяком случае, такое поведение раньше было ей совершенно несвойственно. Наконец она слегка оправилась от пережитого шока и огляделась по сторонам. Все рушилось: у нее горел дом и отбирали любимого человека. Однако, прикинув, что Порфирия Кузьмича она вряд ли получит назад, раз за него взялась контрразведка, Авдотья решила сосредоточиться на главном. Она набрала в легкие побольше дымного воздуха и приступила к подполковнику с кулаками.
– Почто дом пожгли? – визгливо закричала она.
Однако вместо подполковника у нее на пути оказался плотненький такой хохол с хитро поблескивающими глазками.
– Тише, тише, хозяюшка, – уговаривал хохол, пытаясь схватить Авдотью за руки, – ничего твоему домишке не сделалось. Шашку дымовую мы подложили, ты уж не обессудь. Выйдет дым, повоняет немножко, и все пройдет. Сама виновата: нечего всяких сомнительных личностей в подполе прятать.
Авдотья, успокоившись насчет дома, пришла в дикую ярость, что у нее отбирают Порфирия Кузьмича, и
