– А месяц назад, когда в этой же комнате ты убил человека – помнишь человека в черно-белой черкеске, ты приколол его кинжалом к спинке кресла, этого самого кресла, в котором ты сейчас сидишь… – Борис замолчал, потому что увидел – Арсений его не слушает, ему просто неинтересно, и тогда он начал вопрос по-другому: – Помнишь человека, у которого ты взял один, только один камень, но очень большой?
Ювелир сразу оживился, в глазах его появилось осмысленное выражение.
– Помню, хороший бриллиант, чистый как слеза и без дефектов. Надо мне было его распилить, да жалко… Жалко красоту такую губить.
– Если ты помнишь камень, вспомни и человека!
– Да помню я, помню. – Арсений скривился, как от жужжания назойливой мухи, – что он тебе дался, этот грузин?
– Ах, значит, помнишь? Так скажи, что ты взял у него, кроме бриллианта?
Арсений взглянул на Ордынцева удивленно:
– Что мне у него брать, кроме камушка? Мне больше ничего не нужно…
– А список! Бумажка, записка? Ничего такого у него не было?
Арсений пожал плечами:
– Ничего не видел, на что мне ваша бумажка?
Борис повернулся к Горецкому и сказал:
– Аркадий Петрович, по-моему, он не врет.
Горецкий, который во все время разговора не спускал с Арсения глаз, кивнул:
– Да, я думаю, что он говорит правду. Я не вмешивался в ваш допрос – он никому, кроме вас, не стал бы отвечать. У вас с ним после сегодняшней ночи сложились отношения особенные, какие бывают у противников после поединка. Сейчас он вам не солгал бы…
– Выходит, все зря?
– Нет, не зря, конечно. Мы поймали с поличным опаснейшего преступника. Это Арсений Лопахин. Я слышал о нем. Одно время был в окружении Махно, но анархисты прогнали его – они простили бы ему идейные зверства, но у этого маньяка все зверства были на почве его патологической страсти к драгоценностям, и батьке это не понравилось. – Горецкий повернулся к полицейскому чину и сказал: – Передаю этого человека в ваши руки. Это грабитель и убийца, контрразведке он не нужен. – После этого он прибавил: – Советую вам немедленно его обыскать. По моим соображениям, при нем может быть большое количество драгоценных камней, и если их сейчас у него не изъять, он позже найдет случай где-нибудь камни припрятать.
Полицейский важно кивнул и направился к креслу. Арсений забился, как эпилептик, лицо его перекосилось судорогой животной ненависти.
– Не смейте, собаки, не подходите ко мне! Не отдам! Мое это все, мое!
Двое дюжих солдат прижали его руки и ноги, а полицейский ловкими движениями обшарил одежду. Через минуту он выпрямился, держа в руке извлеченный из потайного кармана тяжелый кожаный кисет.
– Извольте взглянуть! – На обшарпанный гостиничный стол полились сверкающим ручейком искрящиеся сверкающие камни.
Среди них попадались очень крупные, а один, должно быть, тот самый, за который поплатился жизнью Махарадзе, был просто огромен.
Присутствующие заахали, обступили стол.
– Сейчас же сделайте опись! – решительным тоном сказал Горецкий. – Иначе многое может пропасть. Эти камни чрезвычайно скверно действуют на человеческую мораль. Для грамотного составления описи пригласите ювелира Серафимчика… Да, господа, страшно даже подумать, сколько жизней отнято за содержимое этого кисета!
Все присутствующие толпились вокруг стола с бриллиантами. Борис, движимый неясным чувством, оглянулся. Арсений, пользуясь утратой интереса к своей персоне, сумел чудом развязать руки и ноги и бросился к окну.
– Стой, стой, мерзавец! – Борис вытащил револьвер и направил его на беглеца, но раньше чем он успел снять оружие с предохранителя, рядом с ним прогремел выстрел. Арсений остановился, словно наткнувшись на невидимую стену, и рухнул как подкошенный.
Аркадий Петрович Горецкий спрятал дымящийся револьвер, надел пенсне и снова стал похож на профессора.
– Правильно, голубчик, – сказал он одобрительно Борису, – никогда не нужно смотреть в ту же сторону, куда смотрят все остальные. А реакция… реакция она придет.
– Что ж, – Борис открыл окно и полной грудью вдохнул свежий предрассветный воздух, – что ж, Аркадий Петрович, убийца Махарадзе найден, значит, с меня подозрения окончательно сняты.
– Ну, голубчик, с вас подозрения сняты давным-давно, да я вас на самом деле никогда и не подозревал. Вы ведь петербургский студент, юрист, мы с вами, что называется, свои по духу. – Горецкий поправил пенсне.
Опять вид у него был совершенно профессорский, безобидный, и офицерская форма казалась на нем с чужого плеча. Лицо его было уютным, но несколько отечным после бессонной ночи. Борис подумал, что Горецкий опять слегка кривит душой. Вряд ли он снял бы все подозрения с Бориса, руководствуясь только тем, что тот петербургский студент и «свой по духу». Если бы Горецкий давал оценки людям, руководствуясь такими субъективными представлениями, он не достиг бы такого положения, какое занимает сейчас. А кстати, кто же он все-таки? Но на этом размышления Бориса были прерваны Аркадием Петровичем, который продолжал:
– Но дело все же мы не закончили. Список, голубчик, список, – пояснил он.
– Ну уж я и не знаю, Аркадий Петрович, где же его искать. Был ли он вообще, этот список?
– Был, голубчик, был. Причем я уверен, что Махарадзе держал его при себе, никуда не спрятал.
– Но ведь вы тщательно обыскали труп?
– Тщательнее не бывает. Одежду по нитке прощупали, полость рта обследовали… уж не буду в подробности вдаваться, только поверьте: обыскали на совесть. Так что простите старика за назойливость, – при этих словах Борис хотел возразить, но Горецкий остановил его повелительным жестом, – еще раз попрошу вас вспомнить все, что удастся, из того вечера, когда вы с Махарадзе познакомились.
– Да я вам уже рассказывал, он сам ко мне подошел…
– Не важно, голубчик, что рассказывали. Повторите еще раз, возможно, что-то всплывет, на что раньше внимание не обращали…
– Подошел ко мне… Я еще удивился, что он нервничал. То есть тогда я просто подумал, что странный какой-то господин, назойливый очень, а теперь понимаю – это он от страха нервничал очень.
– Это понятно. Очевидно, он чувствовал за собой слежку, боялся турецких агентов… А нужно было ждать, ждать сутки или двое. Список жег ему ладони, фигурально выражаясь, но куда он мог его спрятать? Человек он был всем незнакомый…
– Ну, и он стал буквально навязывать мне игру. Чуть не силой заставлял играть. Я отнекиваюсь, мол, не умею даже играть-то, а он как банный лист – хоть одну игру, время скоротать. Что ему так приспичило – ума не приложу, компания нужна была, что ли… Я ему говорю, что мне, мол, и не на что играть-то, денег совсем мало, а он – да у меня, говорит, и вовсе денег нет, я на мели…
– Как – денег нет? – прервал Бориса насторожившийся Горецкий. – У него при обыске деньги найдены, не бог весть какие, но были у него деньги. Да вы и сами слышали, как Просвирин рассказывал, что деньги они у Махарадзе не взяли, чтобы не подумали, что его ограбили, чтобы вы под подозрением были. Это в первый момент и сработало. А вы говорите – денег нет.
– Я говорю как было, теперь точно вспомнил. Не было у него денег, – упрямо твердил Борис.
Горецкий вынул из кармана лист бумаги:
– Вот опись вещей, что при покойнике найдены были. Читайте: турецкие лиры в количестве пятидесяти трех, а также деникинские «колокола» – двести семьдесят рублей.
– Вот как, а он предложил мне сыграть на вещи. Поставил свои ботинки против моего портсигара. Он был так назойлив, что я решил: проще согласиться, ну, проиграю портсигар, он недорогой. Тем более что
