ботинки у него были хорошие, крепкие, английские, а мои ни к черту не годились, а размер у нас одинаковый оказался… – Борис осекся, увидев, каким взглядом смотрит на него Горецкий.
– Раньше про ботинки сказать не могли? – грозным голосом спросил он.
И все: исчез скромный рассеянный профессор, опять перед Борисом стоял жесткий человек с чеканным профилем.
– А вы не спрашивали, – огрызнулся Борис, не в силах поверить в очевидное.
– Это они и есть? – Горецкий кивнул на желтые английские ботинки Бориса.
– Ну да… А вы думаете?..
– Думаю. – Горецкий хищно смотрел на ботинки. – Иначе зачем ему было настаивать на дурацкой игре в карты? К чему было ставить на кон свои хорошие ботинки, когда у него были деньги? Все становится понятным. Махарадзе чувствовал, что за ним наблюдают. У таких людей, у курьеров, очень, знаете ли, развито чувство опасности. И естественно, он подумал, что за ним следят турки, что охотятся за списком, потому что операцию с бриллиантами он проводил не в первый раз и все проходило гладко. Ругал себя небось Махарадзе, что связался с англичанами, из жадности связался, хотел за один рейс больше денег заработать. И решил, пока суть да дело, спрятать список там, где никто его искать не станет – у вас, у случайного человека.
– А потом?
– А уж это, дорогой мой, я не знаю. Как уж он рассчитывал назад ботинки получить – эта тайна с ним вместе умерла. Так что позвольте ботиночки, Борис Андреевич…
Взгляд Горецкого стал еще более хищным. Борис расшнуровывал ботинки, руки от волнения дрожали, он путался в узлах.
– Не волнуйтесь, голубчик, – ехидно, как показалось Борису, приговаривал Горецкий, – если уж он там есть и никуда не делся за все это время, то лишние две минуты ничего не изменят. А насчет ботиночек не переживайте, босой не останетесь, вам на складе интендантства не хуже подберу.
Он достал перочинный нож и принялся варварски разделывать ботинки. Он отодрал стельки, затем надрезал твердую кожу каблука – и глазам взволнованных мужчин представилась пустота, в которой белел плотно скрученный рулончик папиросной бумаги.
– Вот он! – прошептал Горецкий. – А мы где только его не искали…
– И он здесь был все время… Переплыл со мной море, путешествовал по Аджарии, вернулся в Крым… Но я ведь мог вообще не вернуться…
– Пути Господни неисповедимы, – философски заметил Аркадий Петрович, развернул рулончик, вооружился остро заточенным карандашом и сказал: – Против одной фамилии можно уже сделать пометку, – и поставил аккуратную птичку около фамилии Карнович.
– И что вы теперь будете делать со списком?
– Список, Борис Андреевич, я буду внимательно читать. Англичанам я его не отдам, потому что человек, для которого этот список предназначался, мистер Солсбери, позавчера отбыл в родную Британию. Англичанам сейчас вообще уже не до списка. Они выводят свои войска, как вы слышали. Контингент остается только в Батуме, надолго ли, никто не знает[17]… Кроме того, для англичан этот список – всего лишь карта в дипломатической игре, а для нас с вами перечисленные в нем люди – враги, предатели. От того, как решительно мы избавимся от них, зависит, может быть, судьба Отечества.
Борис посмотрел на Горецкого с некоторым подозрением.
– Вы хотите сказать… без суда? Без следствия?
– Какой суд, голубчик?! Многие из них занимают важные, ключевые посты, некоторые в большом доверии у своего начальства. А попробуйте договориться, например, с генералом Шкуро! С ним главнокомандующий-то не всегда может найти общий язык! Пока мы будем тянуть со следствием, сколько вреда они могут еще причинить! Да кроме того, у нас ведь нет никаких доказательств, достаточно веских для суда, даже военного. Мы должны действовать быстро и решительно.
За окном начали подавать голос первые птицы. Наступал рассвет.
В штабном вагоне генерала Шкуро гуляли. Надо сказать, что гуляли здесь часто, чуть не каждый день, но сегодня повод был особенный, достойный был повод: батька Андрей обмывал свою третью звездочку. Накануне по телеграфу из ставки пришел приказ о присвоении ему звания генерал-лейтенанта.[18]
Шкуро полулежал на диване, полуобняв левой рукой певицу Дормидонтову, и вполголоса подпевал цыганам «Невечернюю». Напротив сидел его любимец, есаул Сайдачный. И лениво перебирал струны гитары.
– Скучно гуляем, хлопцы! – воскликнул вдруг Шкуро, прервав песню. – А ну, Степка, еще шампанского!
В салон вошел молодой казак в черной черкеске и папахе из волчьего меха – отличительный знак «волчьей сотни» генерала Шкуро. На подносе казак нес бокалы с шампанским.
– А где Степка? – недоверчиво спросил Шкуро.
– Хлебнул лишку, батьку, пьян свалился! – отвечал казак. – Я за него послужу, я ему сродственник.
– Проснется – выдеру скотину! – рявкнул молодой генерал. – А ты, сродственник, запомни: казаку прислуживать не след! У казака в руке должна быть шашка и нагайка, а не поднос и полотенце! Ну ладно, давай, шампанское выдыхается!
Казак ловко подскочил к генералу, повернул к нему поднос. Шкуро двумя пальцами взял бокал, подал его Дормидонтовой, второй взял для себя. Казак шагнул к Сайдачному, повернув поднос снова, так что перед есаулом оказался бокал с двойным золотым ободочком. Есаул схватил бокал, поднял и выпил одним глотком с возгласом: «За тебя, батьку!»
Казак раздал оставшиеся бокалы и выскользнул из салона.
Цыгане снова затянули песню. Минуту спустя Сайдачный поднялся, будто хотел пойти в пляс, протянул руку к своему генералу, открыл рот, но не успел ничего сказать, а грянулся на пол, вытянувшись в полный свой богатырский рост.
Шкуро вскочил:
– Что с тобой? Или перебрал? Куда больше нам с тобой выпивать случалось!
Молодая цыганка нагнулась над есаулом, поднесла зеркальце к его губам и, чуть подождав, подняла глаза на генерала:
– Умер он, батюшка! Мертвехонек лежит!
Шкуро огляделся по сторонам, увидел разбитый бокал на полу, вытащил шашку из ножен и заорал:
– Где этот казак проклятый, что выпивку нам приносил? На куски изрублю!
Кинулись искать казака, но его и след простыл. В соседнем с салоном купе, где хозяйничал денщик генерала Степан, нашли денщика – он тяжело стонал, держась за разбитую голову. Неизвестного казака искали по всему корпусу, Шкуро избил четверых вестовых и одного поручика, но все впустую: найти казака в казачьем корпусе – то же самое, что найти иголку в стоге сена или желтый лист в осеннем лесу.
Аркадий Петрович Горецкий получил сообщение и поставил в списке, который достал из своего личного сейфа, галочку против фамилии есаула Сайдачного.
Шура Черная, прима цыганского хора, ожидала в приватном покое своего горячего поклонника бравого кавалерийского генерала Барбовича. Вообще-то она была не совсем Шура, не совсем Черная, не совсем цыганка, но пела хорошо, а глазами играла еще лучше. Пламенный взгляд ее черных глаз пронзил не одно офицерское сердце, а сколько мелких и крупных секретов выбалтывают влюбленные мужчины – это Шура знала хорошо, очень хорошо.
Вот и сейчас она рассчитывала вытянуть из Барбовича кое-какие подробности последнего совещания в ставке, на которое он был приглашен.
В дверь постучали, и на пороге появился мальчишка-посыльный с огромным букетом, завернутым в хрустящую бумагу. Шура дала мальчугану гривенник, взяла букет и осторожно развернула бумагу. От кого бы это?
Внутри не было ни записки, ни визитной карточки – только тринадцать огромных прекрасных темно- бордовых роз. Шура не удержалась и погрузила лицо в цветы, вдохнула их нежный, чуть терпкий аромат. Аромат был необычный, слишком резкий для роз. Что-то в нем было не так… Шура схватилась за грудь. Ей
