хорошая шерсть, не то что от местных коз, только на молоко и годных. Но и запасов-то особых у вдовы не было, пришлось по новой цене брать. А для того деньги потребны, вот и пошла она к ростовщику Гиуртизи, с Прямой улицы. Одолжила дюжину дюжин докко, под рост в пятую долю. Этому уж полгода как миновало, надо отдавать долг. А нечем. Беда, она поодиночке не ходит. Плащи-то не сама она продавала, не на что ей лавку держать, да и некогда.
Сбывала старому торговцу Хаймари. А Хаймари уж луну как помер, и сыновья его, наследники, лавку продали, деньги поделили да и во Внутренний Дом подались.
Молодые. Скучно им тут, в глухой провинции. Загорелось им на государеву службу поступить… Вот и некому оказалось плащи продать. А полгода вышло, Гиуртизи долг требует. Товаром брать отказался. Мол, некогда ему торговлей маяться. Давай деньги. А нет денег — значит, девчонку свою отдавай, Гвиури. В вечное рабство.
Ну, дальше-то понятно. Обе ревут, а что поделаешь? Три дня осталось, а потом Гиуртизи с судьёй и стражниками придёт. Расписка у него есть, свидетели есть. С судьёй Маграсси он лучший друг. Бежать? Да куда ж тут убежишь-то? Дело известное, с почтовыми голубями весть разнесут по окрестным селам — и за выкуп повяжут их селяне да и выдадут ростовщику с головой. У кого-нибудь занять? Да нет ни у кого таких безумных деньжищ. У самой же Таурмай всего-то осталось три дюжины докко. Если дом продать и плащи, ещё, может, сотня выйдет, и то коли повезёт.
В храмы она ходила, и к Хаалгину, и к Алаиди, молила, кур и горлиц резала, а толку… Немилосердны боги, высоко они сидят, что им мелкие заботы каких-то вязальщиц?
Помолчала она, чуть было не разрыдалась, да удержала слёзы. Сильная женщина.
Собралась с духом, заговорила негромко:
— Тётушка Саумари, может, хоть ты поможешь? Про тебя столько рассказывают. Мол, ты и мёртвых живыми делаешь, и судьбу по звёздам читаешь, и смертную хворь наслать умеешь… Я тебе всё отдам, что есть…
— То есть три дюжины докко, девочка? — хмыкнула я. — Ну, или малость больше, коли дом продашь и нищей останешься… Да разве ж в этом дело? Ты подумай сама, ну чем я тебе помочь могу? Творить золото из грязи не обучена, да и никто из настоящих волхвов такого не умеет. Порчу на ростовщика навести? Так правильная порча не за три дня человека съедает. А неправильная… Ежели он сразу помрёт, разговоры потянутся. Думаешь, ни одна душа не углядела, как ты ко мне подалась?
Думаешь, у улицы глаз нет? Знаешь, что по государеву закону отравителей да мастеров порчи ждёт? Огнём их жгут, родная. Оно мне надо? Да и вас с дочкой не помилуют… А кабы и пронесло… Дело-то глупое. У Гиуртизи двое сыновей, жена, младший брат. Унаследуют ему. Думаешь, у его родичей сердца помягче окажутся?
Зря думаешь. Плоть они от плоти.
— А что же? — всхлипнула Таурмай. — Значит, никак? Ни человеческой хитростью, ни колдовским искусством?
Я надолго замолчала. Здесь, по учению наставника Гирхана, и нужна была длительная пауза, да только не потому я, уставясь в пол, не разжимала губ.
Думала. Гиуртизи… старая жаба, ядовитая. Давно я о нём слыхала. Как же подобраться-то? Непростое дело, ох, непростое.
— Я не сказала тебе, что никак. Думать буду. Завтра приходи, тоже после заката.
Тогда уж и скажу, берусь или нет. Если возьмусь, то не деньгами с тебя стребую.
Окажешь мне услугу… когда время придёт. А сейчас ступай. Да дочери ни слова, куда бегала. Рано ей про такие дела знать.
Проводив Таурмай, пошла я книги свои смотреть. Запалила несколько факелов, глаза-то уже не такие ловкие… Уж и тьма небо заволокла, и звёзды в нём прорезались, а я всё прикидывала, как бы оно ловчее провернуть. Есть зацепочка, есть, да только удастся ли мне за тонкую ниточку вытянуть эту жирную, тяжёлую рыбу?
Времени немного оставалось, луна взойдёт после второй стражи, а у меня и тут ещё дела.
Проведала я больного своего. Господин Алан не спал — приподнявшись на локте, смотрел куда-то вдаль и беззвучно бормотал что-то. Мальчишка его сидел рядом, отмытый, в новенькой синей повязке — это я с утра расщедрилась, уж больно тряпка его прежняя провоняла, да и вши… ну и спалила я её на заднем дворе.
— Что, получше тебе? — мне и так было видно, что получше, цвет лица изменился.
Хотя свет факела обманчив. — Раб твой не забыл тебя покормить?
Алан замер на миг, потом повернулся ко мне.
— Что ты, тётушка, Гармай — парень серьёзный, он ничего не забывает.
Мальчишка промолчал — ну, это правильно, когда господин говорит, рабу рот разевать не след. Но глазами зыркнул — мол, как ты, старая карга, могла подумать? Как в твою седую башку такая чушь вползла?
Да уж, чувствуется, серьёзный парень.
— Слушай, тётушка Саумари, — добавил Алан, — ты уж прости, но я слышал твой разговор с этой бедной женщиной, Таурмай. Ты пообещала ей… Как ты думаешь ей помочь?
— А она, небось, колдовать будет, — не удержался таки Гармай. — Наколдует ростовщику, чтоб у него на лбу вырос… — тут он и брякнул, чему именно следовало вырасти.
Пришлось мне мальчишку подзатыльником одарить. Ишь, какой наглый молодняк у нас завёлся. Да и раб к тому же.
— Пасть захлопни, а после у бочки её вымой, песком хорошенько отдрай, понял? — сообщила я.
— Вот именно, Гармай. Совсем, что ли, мозгов нет? Нехорошо же… такие слова, тем более при женщине, — смутился господин Алан.
Да уж, чувствуется крепкая рука и умение держать слуг в кулаке… И как только этот мальчишка до сих пор не ограбил и не зарезал своего блаженного хозяина?
Где живёт ростовщик, я прекрасно знала, хотя до сей поры мне не случалось сюда ходить. Большой дом, о двух этажах. Красивый, как в столице государевой — мраморные колонны, лепные фигуры крылатых змеев, заострённая крыша, изгибающаяся четырьмя рогами.
Двери, ясное дело, заперты изнутри на крепкие засовы, да и сторожа там наверняка есть. Окна первого этажа бронзовыми ставнями закрыты, а на втором — затейливыми решётками. Вон как в свете восходящей луны поблескивают. Видать, каждый день особый слуга тряпочкой полирует.
И как же должна поступить порядочная ведьма? Наверное, верхом на каком-нибудь воздушном духе… Или заклинаниями отворять запоры… Да только к этим бы заклинаниям ещё железную проволочку, согнутую под верным углом. Показывал мне однажды наставник, да не переняла я сию науку. Куда мне до порядочной ведьмы…
Но и не стучаться же в двери? Весь дом переполошить? Нет, не нужно мне такого удовольствия. Мне бы с господином Гиуртизи наедине перемолвиться.
Но коли невозможно мне внутрь попасть, значит, сюда надо его выманить.
Пригласить поганца на беседу.
Махнула я рукавом, выскользнул оттуда верный мой ящерок. Умён Гхири, а только сейчас особое от него требуется.
Письмо-то я ещё дома заготовила. Углём на дощечке нацарапала: «Выйди из дома сейчас. Один. Наузими. Тенгарай. Арибу». Сильные имена, должны подействовать…
Только бы не ошибся Гхири, только бы он на кого другого не наткнулся.
И где же спит ростовщик? Не на первом этаже, ясное дело. Там духота, там контора, хозяйственные комнаты, людская. Но вверху ведь и жена его, и сыновья. С женой-то он уже пятый год не спит, не мила ему стала Киаминни. В отдельной светёлке он почивать изволит. Ага… Что ещё у меня было записано? Комаров он страсть как боится, посему окно тончайшей сеточкой из конского волоса на ночь завешивает. И воздух сеточка пропускает, и кровососам от ворот поворот. И где же тут у нас нужное окошко?
Луна мне помогла — поднимаясь над горизонтом, она заливала дом жёлтыми своими волнами, и видно было хоть и не как днём, а всё же близко к тому. Вот оно, сбоку-то, окошко с сеточкой. Снизу кажется, будто шкуру мохнатого зверя ветерок колышет, в лунном свете легчайшие дуновения по шкуре этой
