фиксируют весь электромагнитный спектр с поверхности планеты — от радиоволн до гамма-излучения. Если послать просьбу о помощи по всем возможным волнам — а у «Эриксона» весьма широкий диапазон передачи — то его сообщение поймают и атмосферные физики, и геологи с океанологами, и астрономы. Явление русского доктора с того света замолчать уже не удастся. Полковникам, как это ни печально, придётся докладывать на Землю.
А вот что решит Земля — вопрос вопросов. Тут уж действительно — «быть или не быть». Оставлять нашего человека там, внизу — это вопиющее нарушение режима карантина. Когда выяснится, что негодяй целый год контачил с местным населением, вой поднимется поистине космический. Вот подарок прессе-то! А ещё больший подарок — это если Мировой Совет проигнорирует ситуацию и оставит доктора на планете. Но и забирать его, опускать на поверхность катер — тоже нарушение режима. Будут взвешивать, что хуже. И при том все поймут — броня-то треснула.
Карантин, нарушенный единожды, скоро станет дырявым. Какая поднимется буча! И какие тут у корпораций возникнут светозарные интересы…
Ясно только, что быстро решение не примут. Совещаться станут несколько дней. Ну два-то уж точно, это минимум. Бот ведь сквозь «Врата» не ежедневно ходит, и как бы не угодить на момент «неблагоприятной погоды» в подпространстве… Ну ладно, пускай три дня, четыре — что это меняет?
Всё-таки шанс довольно толстый.
Вот только как бы они не отказались взять Гармая… С другой стороны, мальчишка, видевший приземление катера и знающий о «Терре» — с точки зрения карантина гораздо опаснее, чем мальчишка, навсегда увезённый с планеты. Правда, безопаснее всего мальчишка, лежащий на своей родной неотеррянской травке с дыркой в голове… но о таком не хотелось и думать. Да и не узнают же они о Гармае заранее. Не роту же спецназа пошлют на этом катере. Скорее всего, нормальные ребята-летуны, их можно будет уболтать. Запросят по радио инструкций? Но на «Солярисе» никто на себя ответственность не возьмёт, а пока с Земли придут инструкции… не станут они ждать.
Зато потом, дома… Но об этом тоже лучше не думать. Бессрочное так бессрочное.
Всё-таки жизнь. Да и, откровенно говоря, заслужил. В памяти услужливо промелькнули лица юной Илазугги, затоптанного старичка Иггуси — и всех тех, чьи имена он никогда не узнает… кто уже умер по его милости и умрёт после.
— Что ж, — вздохнула тётушка, — добраться-то до Анорлайи можно… Трудно, конечно. Луна жаркая стоит, колодцы в степи пересохли. А вам бы лучше напрямик, степью, я дорогу-то обскажу. Коня моего возьмёте, бурдюками с водой нагрузите.
Седмицу, думаю, протянет… его ж тоже поить придётся. А потом сдохнет, ясное дело, судьба конская. Но вы, если ходко двинетесь, то за половинку луны управитесь. Там-то уж, в предгорьях Анорлайи, река Иизиру течёт. Обмелела, конечно, но не думаю, чтобы совсем пересохла. Будет чем бурдюки наполнить. Ну и на удачу свою надейся… Авось на двоих её хватит.
— Да какая уж удача, — махнул рукой Алан. — Сама видишь, что творится…
— Кто-то мне внушал, что всё творится только по воле Истинного Бога, — немедленно съехидничала тётушка. — Врал, поди?
— Воля-то воля, — сейчас ему совершенно не хотелось читать богословские лекции, — а есть ещё и свобода человеческая, и Он её не ломает. Видит, что мы творим, больно Ему от этого, а вмешаться не всегда может. А я вот, тётушка, слишком уж на Его помощь понадеялся. За то и огрёб…
Пламя в костре задумало угаснуть, втянулось между горящими сучьями, Гармай сходил за хворостом, подкормил огонь. Вновь взметнулись рыжие язычки, но в душе светлее не стало.
Всё именно так и есть. Пришёл он, слабый и грешный, сюда миссионерствовать, возомнил о себе, будто какое-то предназначение у него особое. А Господь просто спасал дурака… из жалости. Вот и сыпались «чудеса» как из решета. Начать хотя бы с того, что приземлился благополучно… шансы-то были в лучшем случае один к десяти. Потом — как дёшево отделался от темницы и обвинения в ремесле фальшивомонетчика. Не кипящий котёл, а всего только дюжина плетей… Ну и, ясное дело, посрамление «завмага» Ирмааладу. И в Хагорбайе — старичок этот волхв, под видом баранов их выведший. Бараны и есть — уж он-то несомненно. И мощным аккордом — «синие плащи», изгнание бесов в промышленных масштабах. Ведь уверился же, что дана ему благодать, что его, грешного, Господь наградил силой, что крайне он нужен тут Господу — единственный на планете миссионер. Иже во святых равноапостольный отче Алане…
Да будь у него хоть благодати хоть на зёрнышко — уж тогда бы он увидел, кто такой Хаонари… закрыл бы негодяю уста, накрепко. Более или менее гуманно.
Лучше даже менее… взять за образец пророка Илию… Но нет, не зря мерзавец издевался — ну, сведи молнию с небес, колыхни землю… Чуял слабость. Небось, апостола Павла так не подкалывали. Вот там — настоящая благодать была, а тут… словно пятилетний малыш, решивший поиграть в парашютиста. Раскрыл мамин зонтик — и вперёд с балкона, с десятого этажа. Спас Господь, послал восходящий воздушный поток или рыхлый сугроб, остался пацанёнок цел и невредим — и что же? Вообразил себя крутым десантником, снова зонтик, снова раскрытое окно…
Сколько можно искушать Бога? …А тётушка всё говорила, разъясняла, как лучше идти степью. Наивный юноша Гармай принялся уговаривать её присоединиться к ним — мол, наша лодка всех поднимет. Алан сразу понял: бесполезно. Никуда старуха не полетит. Не нужно это ей. Тут её земля, её дом… и ещё что-то непонятное… какая-то серебристая нить, какая-то связь. Причастность…
Он чувствовал — ей осталось недолго. Необъяснимая уверенность — но тоски и боли не было, лишь пропахшая земной полынью печаль. Как после панихиды, когда гаснут свечи, уходит священник и пустеет гулкое, наполненное упругим воздухом пространство храма.
Нет, она ничуть не была похожа на маму. Та ушла буквально за несколько месяцев… вирусная лейкемия. Вирус тогда уже выделили, а до сыворотки пять лет оставалось. Алан как раз кончал третий курс. Такой чёрной тоской крутило, что всерьёз думал о том, чтобы распахнуть окно — и туда, надувшейся луне навстречу… безо всякого зонта-парашюта. И после уже, когда принял крещение, воцерковился — нет-нет да и раздирало болью: о ней, неверующей, и записку-то на Литургии не подашь… только внутри себя молиться, своими словами.
Алан снял с груди крест из твёрдого дерева «аргайси» — ещё в Хагорбайе вырезал, времени-то навалом было. Протянул старухе.
— Матушка Саумари, — он и сам не понял, с чего вдруг назвал её матушкой. Так уж на язык легло. — Вот, возьми, прошу тебя. Держи при себе, ладно? И да будет на тебе рука Триединого Бога и Матери Его.
Тётушка задумалась на миг, собралась было что-то ответить — но так и не сказала.
Взяла крест, сунула за пазуху.
И сквозь просвет в кронах мигнула над ней звезда. Не из самых ярких. Наверное, потому что очень уж далёкая.
16
На здешней луне тоже видны серые фигурки — то ли обнимаются парень с девушкой, то ли грызутся два хищных зверя. Особенно они заметны, если долго лежать и глядеть в небо. Сухая трава слегка покалывает затылок, шуршат где-то вдали суслики, давно уже погас костерок, да и нет от него никакой пользы. Тепла не надо — степь не успела ещё остыть, слишком уж горячо летнее солнце. Жарить на костре тоже нечего. Вяленое козье мясо уже неделю как доели, а охотиться… иногда на горизонте проносились быстрые тени — сайгаки, которых Гармай называл степными козами. Но с чем охотиться? Ни винтовки, ни даже лука. Втуне пропадает мальчишкино умение стрелять — если, конечно, это не пустая похвальба. Да и стрелял-то он из чего? Разбойничий лук на дальние дистанции не бьёт. Тугой он, крепкий, стрела должна кожаные доспехи дырявить, а если повезет — и медные бляхи, нашитые поверх кожи.
Впрочем, пустые мысли — сайгаки, луки… Им и суслика-то ни разу не удавалось поймать — несмотря на звериную реакцию Гармая и молитвенную поддержку Алана.
