Когда она так говорит, мне всегда хочется убежать на улицу и до самой ночи бродить вдоль сугробов. Ну зачем же так? Что они, Лёшкины родители, ей плохого сделали? Почему надо поджимать губы и прикидывать, сколько они в месяц имеют? У самой, что ли, денег больше станет?
Да и папаша принимался философствовать, особенно как получку отметит:
— Ты, Максимка, смотри, — внушал он, уставясь на меня очень уж добрыми глазками-бусинками. — Ты вот с этим Лёхой своим сейчас корефанишься, всё путём, не спорю. А если, к примеру, чего не поделите, поссоритесь… Может такое быть? Ну, молчи-молчи, я сам скажу — ещё как может. А потом, мало ли, какая вещь пропадёт у этих… Ведь на тебя же, дурачка, свалят. Чего куксишься, я дело говорю! Или вон с учёбой у Лёхи нелады пойдут, всякое бывает, школа — она дело, понимаешь, такое. Или, как постарше станете, курево там, картишки, винцо… Кто тогда крайним окажется? Всё ты, Максимка. Это ты, значит, вредно на него влияешь. И классная ваша, и все они именно так и завопят. Зачем неприятностей на глупую башку грести? Водись уж лучше со своим братом, а к деловарам этим не клейся. У них своя компания, у нас — своя…
Сперва я молча выслушивал папины умные мысли, а потом уже просто из комнаты сбегал. Так он и не убедил меня — ни словами, ни ремнём.
Потому что все они ну совершенно ничего не понимали. Не понимали, что плевал я на деньги Лёшкиных родителей, да и самому Лёшке это фиолетово было. А что Лёшке можно рассказать про всё, и он не будет смеяться, а серьёзно так кивнёт и скажет что-нибудь хорошее — так ведь моим это не втолкуешь. Не объяснишь, как радостно делается, когда, опоздав на урок, ещё в дверях видишь его тёмные, с каким-то зеленоватым отливом глаза, и уже неважными становятся учительские втыки. Не расскажешь о взятых у него книжках, которые глотаешь залпом, за ночь, укрывшись одеялом с головой и светя себе фонариком. Папаша книги вообще не особо уважает, а маманя твердит, что читать надо то, что по школьной программе положено. А не всякую там фантастику-хренастику.
Ну, и в классе тоже поначалу отдельные козлы возникали. Мол, хорошо Ёлкин с Огрызкиным устроились. Один другому задачки решает, а тот, значит, охранником у Ёлкина служит. С этими, шибко умными, я разобрался, но всё равно как вспомнишь, до сих пор обида к горлу подкатывает. И ведь враньё! Никогда Лёшка меня ни о чём таком не просил, наоборот, скрывал даже, если кто прискребётся. Ну, от меня не больно-то скроешь. Хотя, между прочим, никто особо к нему и не лез. Не такой уж он хилый, пацан как пацан, а что книжки больше любит, чем, как я, по макиваре лупить — так ведь не он один такой.
Был, правда, вредный восьмиклассник Очёсок, тот сперва высказывался понаехали, мол, всякие жучки с юга, а мы их, значит, кормим. Очень любил Очёсок такое в спину заорать и смыться. Ладно, подчалил я к нему однажды после уроков, попросил не выступать. Он не понял, думал, напрашивается мелкий. После тихий ходил, задумчивый. Осознал.
А в общем-то, мы с Лёшкой всякой пакостью мозги старались не забивать. Много чего другого было. Про фантастику говорили, про всякое такое, Лёшка мне даже стихи свои показывал. Я в этом деле не секу, но, по-моему, здорово. А в прошлом году Антон Сергеевич, Лёшкин отец, взял нас в поход, на байдарках. По Саяге ходили, и по Волчьей до Мраморного озера. Мои сперва рогом упёрлись, ни в какую. Пришлось мне из дому дерануть, пару ночей в подвале у знакомых ребят кантовался. Потом, конечно, выдрали меня знатно, папаша постарался. Он как раз тогда злой ходил, с маманей они грызлись. Ничего, зато всё же отпустили. Дошло до них, что я такой — я и куда подальше подвала могу слинять.
В общем, всё казалось нормальным. Я знал, что мы с Лёшкой нужны друг другу. Да так оно и было.
До этого самого компьютера.
Такой подарок отвалили ему родители осенью, на день рождения. Лёшка ходил возле запечатанных коробок обалделый, с какой-то малость растерянной улыбкой. Он не верил, что компьютер и вправду куплен ему, что всё это не сон. Да и я тоже, как увидел чудо техники, так и выпал в осадок. В нашем классе кое-у- кого дома были компьютеры, но их устанавливали родители для всякой взрослой работы, а нас если и пускали поиграться, то лишь от больших щедрот.
А тут — специально для игры. Антон Сергеевич, правда, говорил, что Лёшка должен осваивать эту технику, программировать и всё такое, что компьютер понадобится в любой профессии. Но это были пустые слова. Мы с Лёшкой прекрасно понимали, что будем играть, играть и играть.
Да, поначалу всё выглядело отличным. Пришёл знакомый Антона Сергеевича, немного повозился с розетками и кабелями — и аппарат заработал.
Антон Сергеевич, кстати, тоже присоседился — подключил компьютер к телефону, через специальную такую штуку, модем называется. Теперь, сказал, информация о поставках прямо сюда, в квартиру потечёт. Да только нам эти взрослые заморочки были неинтересны.
Лёшка принялся переписывать у ребят игры, и вечера мы с ним просиживали возле экрана, пытаясь задолбить агрессивных вампиров, спасти принцессу из лап злого колдуна, выиграть сумасшедшую гонку на мотоциклах…
Потом как-то незаметно выпал снег, стаял — а после пошёл опять, за пару дней укутал землю толстым-толстым слоем, и значит, настало время для лыж.
Но Лёшка в этом году был какой-то кислый. Раза два я заходил за ним, звал на Старые Холмы, но тот отнекивался — по-моему, просто не хотел отползать от компьютера. А мне кататься одному уже в ломину было.
То же самое получилось и с кино. Сходили мы один раз на «Зелёного корсара», да и то Лёшка потащился за мной из вежливости. Но глаза у него были скучные, пустые, и лишь по дороге к дому он оживился, рассказывая о классной игре, что переписал у Серёги Белецкого из восьмого «А».
А вот мне эти игры стали вдруг как-то не очень. Сперва, конечно, в охотку возился с ними, но прошла неделя, другая, месяц — и я помаленьку остыл. Ну не понимаю я, какая радость весь вечер щёлкать кнопками, когда на улице такой пушистый снежок, и можно пойти в парк, кататься на коньках по застывшему Круглому пруду, или просто бродить по улицам, похрустывая американской картошкой из пакетика, и говорить обо всём на свете. Ведь раньше так у нас с Лёшкой и было.
А теперь он и стихи перестал писать. Как появился компьютер, с тех пор ни разу не доставал, смущённо улыбаясь, свою синюю записную книжку. Хотя, может, он просто больше не хочет мне показывать.
Ведь я же не один на свете. Есть и всякие прочие друзья.
Их, друзей, оказалось навалом, как только все о компьютере пронюхали. Теперь, как вечером к Лёшке ни зайдешь, всегда хоть кто-то, а пасётся. Или играют, или на халяву переписывают. И Лёшка с ними увлечённо что-то обсуждает, смеётся, спорит о каких-то мегабайтах и инсталляциях. А я сижу, как болван, и жду, когда же эти все схлынут. Ну, отвалят они, и Лёшка, как заведённый, всё мне разными компьютерными прибамбасами хвалится. Я смотрю, конечно, а потом оказывается, поздно уже, пора домой, чтобы с маманей не лаяться.
Беру я у Лёшки какую-нибудь книгу, топаю по лестнице. И так тоскливо всё становится, так пусто, что и книжку его читать не в кайф.
И сколько я ни ломал голову, пытаясь понять, что же происходит, так ничего и не выдумал. Кроме того, что во всём этот хитрый ящик виноват. То есть компьютер. Не будь его, разные там Полунины и Белецкие давно бы от Лёшки отвалили. На фиг он им сдался, если больше ни одной игры на халяву не обломится?
И всё стало бы как раньше.
И вот тут-то мне, как нарочно, попалась газетка со статьёй о компьютерных вирусах. Маманя в неё туфли заворачивала, когда из починки несла. Ну, я случайно глазами на этот заголовок и наткнулся.
И понял, что надо делать.
Жаль, конечно, Лёшку. Хреново ему будет, когда накроется компьютер, но ведь это для его же пользы! Очнётся он от электронной одури, почует, как жизнь помаленьку весной запахла. Может, опять стихи писать начнёт.
Я, само собой, понимал, что счастье недолго продлится. Починят ему компьютер, Антон Сергеевич опять какого-нибудь приятеля позовёт. Но на несколько дней, может, на неделю ящик отрубится. А за это время Лёшка наверняка поймёт, что много чего на свете есть кроме дурацких игрушек.
И что есть я.
