длинное, узкое черно-крапчатое тело змеи! Волхв был ужален, и тварь, совершившая такое, наверняка сильно ядовита, иначе сознание не так скоро покинуло бы тело Шыка.
Ужален-то ужален, но куда? Луня, понимая, что каждый миг промедления приближает Шыка к дверям смерти, принялся проворно снимать поршни и раскручивать обмотки онучей. Так, на левой ноге все чисто, а на правой… Есть! На щиколотке виднелись два маленьких темных пятнышка, следы змеючих зубов. Что же делать дальше?
Калить нож и вырезать место укуса уже поздно. Остается одно… Луня припал к ранке ртом, изо всех сил втягивая в себя отравленную кровь и часто сплевывая на серые камни тягучую, желто-красную слюну.
Нет, поздно, слишком поздно! Нога волхва уже начала синеть и пухнуть на глазах — яд пошел по венам, отравляя все тело. Значит, остаются только чары, а Луня, как на беду, плохо помнил змеючий заговор… Ну да сидеть сиднем и глядеть, как душа Шыка отправляется в Маровы чертоги, тоже не след. И Луня решил попытать счастья.
Первым делом он выволок из котомки волхва кусочек оленего рога, ударом камня отколол кусочек, растер, раздробил в порошек и присыпал ранку на ноге. Теперь слова. Луня раскинул руки, выпрямился, запрокинул голову и заголосил, завыл древний заговор так, как запомнил он его, услыхав давным-давно, еще дитенком:
— На Бор-дуб, на липовый куст, слово мое, лети, сучьев не тронь, листьев не колохни, к корням упади, в землю уйди, в гнездо змиючье, к матке-ползюке, черной гадюке Караве приди!
Ты, змиюка Карава, возми свое жало из рода Шыка, отбери недуги, оживи ноги, осили руки, верни душу, открой глаза, отвори уста! А коли не возьмешь жало, слово мое вынет ножи острые, возмет топоры тяжелые, кости твои поломает, глаза выколет, в пыль-ковыль сотрет, по ветру развеет, и будешь ты летать ветром-прахом, в нору свою не вернешься, пылью дорожной обернешься!
С этого часа, с этой поры всякая змиина, змийка и змиючка, будь бездвижна, бездыханна до того, как Карава не возмет свое жало! Слово мое крепко, в сей век, в сей час, и пересилить его никто не сможет!
Луня закончил заговор, и тяжело дыша, весь мокрый от пота и пережитого напряжения, уставился на волхва, ожидая, подействуют ли чары. Время шло, Шык становился все бледнее и бледнее, дыхание из его груди рвалось с сиплым стоном, губы обметало серой пленкой, а распухшая, синяя нога стала толщиной с древесный ствол.
Но вот что-то произошло, словно спустила тетива туго натянутого лука. Тело волхва выгнулось дугой, он застонал, заскрежетал зубами, и вдруг начал кидаться из стороны в сторону, нелепо взмахивая руками, колотя им о камни.
Луня едва успел прижать костистое тело Шыка к земле, а не то волхв разбил бы себе голову об острые края каменных осколков. Постепенно Шык начал затихать, но это была не смерть — Луня видел, как порозовело лицо, как закрылись в покое глаза, спрятав мутные выкаченные белки, опала, перестала пузырится пена на губах, и так же стремительно, как и появилась, начала спадать опухоль на ноге. Заговор подействовал!
Наконец Шык совсем успокоился, тело его расслабилось, судороги и корчи прекратились. Луня отпустил волхва, подложил ему под голову свернутый плащ, и склонился над ранкой на ноге. И вот чудо — из ранки показались, а потом и вовсе вышли и упали на камни два небольших, коричневых змеючих зуба!
«Что ж это за змея такая, что оставляяет свои зубы в человеке?!», — в смятении подумал Луня, осторожно, с опаской подхватил мерзкие клычки кончиком кинжала и завернул в полоску толстой кабаней кожи. Потом, когда волхв очнется, надо будет показать ему эти трофеи.
Но Шык и не думал приходить в себя. Он по прежнему лежал на камнях подле плоского валуна, и казался глубоко спящим. Луня послушал дыхание, припал ухом к груди — все нормально, волхв жив! Однако сколько Луня не тормошил учителя, сколько не пытался открыть ему глаза, ничего не помогало — Шык оставался без памяти, а воззвать к душе волхва Луня не мог, он просто не знал, как это сделать.
— Дяденька! — наконец в отчаянии крикнул Луня: — Чего ж ты меня покинул! Я ж делать-то чего, не знаю! Как же мы теперя? Ведь и нава одолели, и корьев, и лешью, и этих… беров поганых! А тут змеюка подколодная… Дяденька!
Шык не отзывался. Луня сел на камень и задумался. Вокруг в величавом молчании застыли исполинские громады гор, над камнями, нагретыми еще ярким, не смотря на осень, солнцем, колыхалась сонное марево, где-то в поднебесной вышине перекликались птицы… Неужели же их путь, начатый так далеко отсюда, закончится вот здесь, у большого плоского камня, в полуднях езды от арской заставы, совсем на пороге Загорья? Ну уж нет!
«И мертвого дотащу! А спящего — тем более!», — решил Луня: «Вед этот арский, он чародей зело могучий, авось спасет волхва, вытянет Шыка из дремотного омута! Ну давай, Луня, твой черед деяния совершать!».
Луня решительно встал и направился к коням. Связав пару арпаков толстыми кожаными ремными бок о бок, так, чтобы между ними осталось в локоть свободного расстояния, Луня настелил сверху пару дорожных плащей, закрепил их ремешками, потом подумал-подумал, и сделал три распорки из толстых сосновых сучьев — на случай, если кони вдруг сдавят лежащего меж ними человека.
Труднее всего оказалось закинуть спящего волхва в конную люльку, как про себя назвал сооружение Луня. Пришлось сперва втащить обвисшее тело на большой камень, потом подвести коней, и лишь тогда Луне удалось кое-как взгромоздить Шыка и поместить его между арпаками.
Кони сперва противились поклаже, недовольно фыркали, косили глазом, пару раз даже пытались взбрыкнуть, чтобы сбросить люльку, но Луня вытянул арпаков ремнем, и лошади смирились.
Вскоре маленький обоз двинулся вперед и вверх. Надо было спешить, но спешить Луня не мог — навьюченные люлькой арпаки никак не хотели бежать рядом, все время то один, то другой старались вырваться вперед, перекашивая ремни, и Шык пару раз чуть не вывалился им под копыта. Пришлось ехать шагом…
Дорога становилась все уже и уже. Луня уже въехал на Тучу, и теперь по левую руку, как и предупреждал его волхв, высилась отвесная черная стена камня, а справа, в пяти шагах, зияла бездонная пропасть. Луня сидел на своем коне, откинувшись назад, сжимая в руках короткий ремень, которым он связал поводья везущих Шыка арпаков.
В звонкой горной тишине каждый шаг коней отдавался многоголосым эхом, изредка кони начинали крутить головами, словно отгоняя невидимых мух. Луня понял, что арпаки боятся.
Вид, окрывавшийся отсюда, в другое время заставил бы Луню забыть обо всем и разглядывать виднеющиеся далеко внизу скалы, речушки, что брали свое начало на горных ледниках, заросли травы и кустарников на отвесных склонах, но сейчас ему было не до этого. Довезти бы волхва живым до Загорья, а там уж найдется время полюбоваться горами. Наверняка с той стороны Серединный хребет такой же красивый, как и с этой, а может, и еще краше…
Один раз коней напугал голос какого-то зверя, и Луне пришлось соскочить с седла, удерживая норовистых арпаков, вдруг забивших копытами, и готовых уже мчаться неведомо куда, на погибель себе и волхву.
Зверь орал где-то в стороне, голос его напомнил Луне мявканье рысени из родных лесов, только здешний хищник драл глотку побасовитее и пострашнее. Луня вспомнил, что в горах водятся хвостатые родичи рысеней, барсы, чей мех так ценится у многих народов, и пожалел, что не может поохотится на редкого зверя.
Яр клонился к закату. Горы посинели, в ущельях залегли черные тени, сразу же резко похолодало. Луня понятия не имел, когда будет арская застава, он просто тупо ехал вперед, положившись на волю богов и заступничество предков-Чуров. Авось да небось, выдюжим — рассуждал он про себя, отлично понимая, что кроме «авося» надеется ему больше не на что.
Стемнело стремительно, едва только светлый Яр скрылся в заполонивших весь закатный край неба, невесть откуда взявшихся, тучах. Арпаки в сгущающихся сумерках, быстро переходящих в настоящий ночной мрак, словно взбесились. Вытягивая длинные шеи, они упирались всеми четырьмя копытами и
