остальным миром.
На западе, в полутора сотнях километров лежало Белое озеро. На юге, опять же в полутора сотнях километров — Кубенское озеро и Северо-Двинский канал. И все — ни деревушки, ни поселка. Только прямо посредине лесов на карте значилось: «Комолякская горка. Высота «Комоляки». 131 м. над у.м.».
— Н-да… — нарушил общее молчание Борис: — Вот уж куда Макар телят… Мы тут тоже никогда не работали — гиблые, надо сказать, места, одни болота да буреломы! Там и не живет особо никто, лоси да волки…
Он вдруг осекся, бросив быстрый взгляд на помрачневшего Сергея. Тот только махнул рукой — мол, ладно, не обращай внимания.
— А никаких других Комоляк быть не может? — поинтересовался Борис у Хосы. Руслан Кимович, выписывая себе в блокнот координаты, ориентры и названия, только пожал плечами:
— Я не самый великий знаток русского, но насколько я понимаю, «Комоляки» — от распространенного русского слова «комель», а потому не вижу причин, чтобы это название не встречалось достаточно часто! Только вот другие Комоляки не нужны! Это — именно то, что нам и надо — интуиция!
Борис с Сергеем переглянулись, но Хосы никто возражать не стал…
Когда Воронцов с Хосы собиралсиь уезжать, Борис, выглядевший грустным и печальным, отвел Сергея в сторонку, и сказал, глядя в землю:
— Сергеа, ты не обижайся, но я с вами лететь не смогу… Пойми меня правильно — я Ленке обещал, что больше ни в какие истории ввязываться не буду. Она так переживает все это… Похищение Кати, потом засада у нас дома, ОМОН этот…
Сергей хлопнул друга по плечу:
— Да ладно, Борька! Что ты извинияешься! Это я должен просить у вас всех прощения — это из-за меня вы оказались втянуты в такой криминал… Я Ленку прекрасно понимаю — она женщина, для неё главное — покой и порядок в доме, в семье. Было бы странно, если бы она не волновалась! Даже если бы ты и захотел лететь с нами, я бы тебя все равно не взял — ты и так натерпелся! Давай, «прикрывай тылы», и жди нас с победой!
Друзья попрощались, и Сергей сел в машину. Хосы нажал педаль газа, и выезжая со двора, спросил:
— Проблемы?
— Ну да! — кивнул Сергей: — Лена переживает, волнуется за мужа. Я её понимаю…
Руслан Кимович помолчал, а потом сказал:
— Понимание иногда оборачивается обратной стороной…
— Это вы к чему? — удивился Сергей.
— К тому, что если всегда ставить себя на место всех других людей, чтобы понять их, от «себя» ничего не останется! А впрочем, в данном случае все правильно…
Всю дорогу до Москвы они молчали, и только возле МКАД Сергей попросил телефон и набрал номер Урусова.
— Алло! Это Воронцов! Товарищ полковник, во-первых, спасибо за своевременные объяснения с Муром!
— А что, что-то не так? — насторожился Урусов, сопя в трубку.
— Нет, я абсолютно искренне говорю — большое спасибо! Нас, правда, уже успели задержать, но если бы не вы, сидели бы мы сейчас на Петровке!
— А-а-а! — протянул Урусов, и сам перешел к делу: — На счет вертолета! Значит так: сейчас вы приезжаете сюда, к институту, и мы едем на аэродром. Подробности изложу по дороге. И вот ещё что: отныне вы — сотрудники МЧС! Ну, жду, до скорого!
Сергей отключил телефон, вернул его Хосы, мотнул головой вперед:
— Он ждет нас, говорит, что все сделал! Поздравляю, теперь мы «эмчеэсовцы»!
— Не самая худшая участь! — пробормотал в ответ Хосы, прибавляя газу.
Холод становился невыносимым. Катя вспомнила вычитанное в «Вокруг света» высказывание Амудсена: «Человеческий организм может привыкнуть ко всему, кроме холода!», и ей сделалось от этого ещё хуже.
Замерзшие пальцы уже несколько раз теряли спасительные ветви, и Катя едва-едва не падала, что вызвало среди кружащих вокруг дерева волков радостный, как ей казалось, переполох.
Временами Кате очень хотелось просто броситься вниз, и погибнуть от волчих клыков, потому-что это была быстрая смерть — замерзнуть на дереве было куда мучительнее.
Время шло к утру. Уже закатилась луна, стало темно, и как будто холоднее. Волки теперь виделись Кате сверху почти черными на фоне серого снега тенями, мечущимися без всякого порядка и цели у ствола сосны, и лишь изредка долетающее поскуливание или повизгивание напоминало Кате о том, что внизу не бесплотные призраки, а свирепые, и вполне материальные животные из плоти и крови.
Наступило предрассветье. Небо на востоке уже заметно посерело, хотя на западной его стороне, аспидно черной, ещё светились стылые звезды. Не смотря на лютый, цепенящий, впозающий, казалось бы, прямо в душу холод, Катя вдруг с удивлением обнаружила, что у неё до сих пор не окоченели пальцы ни на руках, ни на ногах. То есть, окоченеть, они конечно, страшно окоченели, прямо-таки скрючились все, но чувствительности не потеряли, впрочем, так же, как и уши, нос, щеки — те части тела, которые, по слухам, чаще всего отмораживают полярники и строители БАМа.
Катя до изнеможения шевелила пальцами рук и ног, рискуя сорваться, часто пересаживалась, разминая затекшие колени, но мороз все равно брал свое, и все начиналось сначало. Она даже боялась думать, как это все отразиться на ребенке.
«Все же ему теплее, чем мне, ведь его грею я сама, и со всех сторон!», — думала Катя, и от этих мыслей ей становилось чуть-чуть полегче.
В предрассветной мгле, серым саваном покрывшей все вокруг, знакомые, известные вещи вдруг стали выглядеть жуткими и таинственными — темный лес, обычный ельник, окружавший со всех сторон поляну, превратился в сборище угрюмых монахов, в серых плащах и серых островерхих капюшонах.
Березняк за просекой издали походил теперь на плывущий над землей сонм приведений, бесплотных, белеющих во мгле белыми стволами, как костями.
Волки внизу, словно бы почувствовав произошедшую с миром перемену, перестали кружить вокруг ствола сосны, смирно уселись на снег, и лишь изредка Катя ловила краем глаза вспыхивающие огоньки звериных глаз.
Ворочаясь на своей развилки, стараясь не упасть, и в то же время не замерзнуть, Катя нечаянно отломила ветку, и сухой треск грянул в утреннем безмолвии пушечным выстрелом. Катя судорожно ухватилась за толстый сук, зажмурила глаза, про себя забормотав: «Господи, спаси и сохрани меня от всего этого! Я устала, я замерзла, я хочу спать, есть, пить, я в туалет хочу, в конце концов! Ну сделай что-нибудь, не дай пропасть, за что мне, простой русской бабе, наказание такое?! Что я, главная грешница страны? Дочка Гитлера? Подруга Иуды? Что я, хуже всех? Да, безгрешных людей не бывает, но я-то не хуже других… Или у тебя мода такая — на русских отвязываться?!».
Катя разговаривала с Богом, так, как обычно разговаривала с начальством у себя на работе — то жалуясь, то напирая — такая тактика её часто выручала, но сейчас, конечно, это все было глупо и бесполезно, просто утопающий хватается за… А она, замерзающая, хваталась за толстый, холодный сосновый сук, и молилась, молилась…
В какой-то момент Катя открыла глаза, и тут же вскрикнула — прямо перед ней застыла приготовившаяся к броску серая, огромная змея! Правда, через секунду Катя поняла, что серая мгла предрассветья сыграла с ней очередную шутку, и ни какая это не змея, а обыкновенная, уже, наверное, сотни раз виденная за время сидения на сосне ветка, но ощущения ужаса и ирреальности происходящего усилилось.
«Когда горланят петухи, и нечисть мечется в потемках!..», — некстати вспомнила Катя кусок стихотворения кого-то из классиков. Сказано было как раз о таком вот времени.
Теперь уже волки не очень пугали её. Честно сказать, после того, как она взобралась на спасительное дерево, волки, оставшись внизу, перестали быть какой-то реальной, осязаемой угрозой. Их место занял холод. Потом и холод отступил — то ли потеплело, то ли Амудсен ошибался.
