Местность снова пошла под уклон — видимо, Катя приближалась к очередному болоту. Конец просеки возник внезапно — впереди встала стена непроходимого ельника, а чуть правее, за чахлым лесочком корявых березок виднелась равнина — голая, то понижающаяся, то повышающаяся, со всех сторон ограниченная темной щеточкой леса. И самое главное — посреди равнины, или, скорее — поля, вилась, отмеченная вытаявшей из-под снега глинистой обочиной, дорога!
Катя, чуть ли не крича от радости, бросилась вперед, продралась через хлещущие по лицу березовые ветки, и бегом помчалась по полю — к дороге! Дорога, сколько бы длинной она не была, гарантировано выведет её к людям!
Катин восторг несколько поутих, когда она увидела вблизи, что это за дорога. Судя по всему, ездили по ней последний раз очень давно — осенью, а может, и летом, по крайней мере, между глинистыми валиками, оставшимися от ножа грейдера, и вытаявшими из-под снега, лежала нетронутая, девственная снежная целина.
Но все равно, дорога, даже если ею не пользовались с лета, ведет к человеку, вот только в какую сторону по ней надо идти? Катя задумалась, повертела головой, всматриваясь то в одну, то в другую сторону, потом решительно махнула рукой, и пошла налево — тут дорога, некоторое время петляя по полю, круто загибала к лесу и дальше вела в том же направлении, в котором Катя шла по просеке — на восток!
Поле она прошла довольно быстро — вскоре вокруг Кати уже высились островерхие, темные ели. Дорога, по счастью не очень заросла бурьяном — громкий треск, с которым ломались сухие стебли, пугал Катю — ей казалось, что её слышно на двадцать километров вокруг.
Густой ельник, стоявший непроходимой стеной, угнетал одним своим видом — темно-зеленая хвоя, нижние мертвые ветки, которым не хватило солнца, строго коническая форма каждого дерева — словно бы их нарисовал какой-то мрачный художник, иллюстрировавший книгу ужасов…
Солнце мало-по-малу стало клониться к заходу. На Катю несколько раз обрушивались приступы голода, однажды она даже присела на вытаявшую из снега корягу — закружилась голова. Может быть, местный житель и нашел бы, чем подкрепить свои силы в этом мрачном лесу, но Катя всю свою жизнь прожила в Москве, с природой общалась только на даче, или во время редких вылазок «на волю», происходивших ещё в золотые студенческие годы…
«Если сегодня я не выйду к людям, я погибну! И вместе со мной погибнет мой маленький! Катька, думай! Надо что-то делать!», — такие безмолвные диалоги из серии «сама с собой» Катя проводила чуть ли не ежечасно, и каждый раз после внутреннего приказа принималась усиленно думать, соображать, прикидывать, но постепенно её мысли уходили в сторону, и она сама не замечала, как принималась вспоминать маму, Сергея, подруг, какие-то моменты из жизни… Так продолжалось довольно долго, пока в мозгу вновь не звучало: «Катька! Думай!..». И все начиналось с начала…
Солнце теперь светило Кате в спину, и по тому, что её тень на снегу становиться все длиннее и длиннее, Катя поняла, что вечер настигает её с неумолимостью волчьей стаи. Уже исчезло сопуствующее ей весь день ощущение тепла — опустившиееся солнце перестало припекать, и из под еловых лап, торчащих со всех сторон, потянуло холодом.
«Еще два, ну, от силы — три час, и все! Дальше начнется ночь, появятся волки, ударит морозец, и…». Катя вдруг прервала свои безрадостные рассуждения и прислушалась. Что-то, неуловимое, на грани слуха, очень-очень далекое, но в то же время очень-очень знакомое, шумело далеко впереди! Или это шумит в ушах от голода и усталости? Катя на секунду замерла, вытянулась, вся превратившись в слух — точно! Что-то шумело впереди, причем шум этот двигался, но не к ней, а от нее, постепенно затихая.
«Что же это такое?», — размышляла Катя, прибавив, насколько это можно, шагу, благо, дорога вела именно в направлении, откуда доносился таинственный шум. «Самолет? Вряд ли — его слышно как-то сверху, что ли, а это шумело на земле. Машина — тоже не похоже — уж больно громко…». И тут Катю осенило: «Поезд! Там — железная дорога!».
Теперь она почти бежала. Железная дорога — это спасение! В Катиной голове вставали картины будочек путевых обходчиков, какие-то депо, закопченные, полные людей, пьющих чай в перерыве между работой. Вообще, железная дорога в Катином понимании была даже не дорогой, а таким, очень сложным и непонятным сгустком построек, вагонов, столбов, людей, дрезин и электричек. Все это жило своей, особой, железнодорожной жизнью, и сейчас, в тяжелую для Кати минуту, обязательно должно было её спасти.
Вдруг стремительно стало темнеть. Нет, солнце ещё не зашло, но оно уже на половину скрылось за верхушками елей, и тут же в низинках, ямках и ложбинах залегли густые темно-синие тени. Впереди по прежнему был только лес, лес без конца и края, и Катя, хрипло дыша, бежала, спотыкаясь, туда, к спасению.
Грохот следующего поезда она услышала уже совсем явственно — можно было даже разлечить стук колес на стыках рельс. Солнце к тому времени уже скрылось за зубчатой кромкой леса, и дорога, по которой бежала Катя, стала похожа на канаву — небо над головой ещё золотили солнечные лучи, а вокруг уже сгущался мрак.
Дорога начала петлять. Поворот, другой, третий, и вдруг лес отступил, открыв Катиному взору довольно широкую равнину, покрытую снегом, и прямо по средине, словно бы перечеркивая это белое пространства, чернела тонкая ниточка железной дороги. Дошла!
И только когда Катя, перейдя поле, подошла к рельсам, она поняла, как ошиблась в своих предположениях. Железная дорога вряд ли спасет её — в обе стороны до далекого горизонта тянулись бесконечные рельсы, и больше Катя не увидела никаких признаков присутствия человека — ни домика путевого обходчика, ни полустанка, ни деревни, ни станции…
Можно было пойти по рельсам, они не минуемо привели бы её к людям, но сколько придется так идти, десять километров, сто, пятьсот? Катя не знала…
Она села на рельсы и задумалась. Радость, возникшая в её душе в тот момент, когда она увидела железную дорогу, постепенно улетучилась, знобкий вечерний ветерок вызывал дрожь во всем теле, а голодный организм настойчиво просил пищи. Ночь стремительно опускалась на мир, а Катя по прежнему была одна в этом чужом ей, лесном краю…
Поезд она услышала, а может, скорее почувствовала по вибрации рельсов задолго до того, как там, где сошедшиеся в серебрянную ниточку рельсы терялись из поля зрения, появилась движущаяся точка.
Катя вскочила и не помня себя побежала по заснеженным шпалам навстречу поезду, надеясь на какое-то невероятное, но, как ей казалось в этот момент, вполне реальное чудо — вдруг остановиться, вдруг машинист заметит её и притормозит ход…
Машинист и в самом деле заметил Катю — метров за двести тепловоз загудел, но поезд не только не сбросил скорость, но и наоборот, как показалось Кате, прибавил её. Она отскочила с рельсов, успев заметить удивленное лицо за стеклом высокой кабины локомотива, и сразу же грохот колес ударил ей по ушам, в лицо полетела снежная пыль, запах креозота и колесной смазки заполнил все вокруг, и перед Катей замелькали освещенные окна купейных и плацкартных вагонов.
Там, за серенькими шторками с синими «мпээссовскими» штампами, ехали в тепле и покое несколько сотен человек, спали, ели, смотрели в грязноватые окна, пили чай, скучали, но самое главное — они были там все вместе, а она тут — одна…
Поезд пронесся мимо, и вот уже Катя увидела удаляющиеся красные фонарики последнего вагона. В воздухе ещё стоял неповторимый железнодорожный запах, запах, всегда так раздражавший Катю, а сейчас казавшися ей самым желанным, самым родным из всех ароматов мира. Он, словно последняя, самая тонкая ниточка, связывал её с миром людей, с цивилизацией.
Но вот и запах растаял в холодном воздухе, а вместе с запахом исчезли и серенькие сумерки, плавно и незаметно перешедшие в ночь. На западе небо ещё светилось ультрамариновым, прозрачно-зеленоватым светом, а на востоке, над угрюмыми верхушками леса уже сгустилась настоящая ночная темень.
Катя сидела и плакала. У неё не было шансов — не волки, так голод и холод доканают её в эту ночь, и все, жизнь, вообщем-то только начинающаяся, только-только наладившаяся, быстро-быстро, как церковная свечка, сгорала, и не было сил и возможностей поддержать угасающий огонек…
«Мой последний шанс — любой ценой остановить следующий поезд!», — как заведенная, повторяла про себя, а может быть, и вслух, Катя. Время утратило для неё свой привычный, понятный ход, сгустилось в
