И вдобавок поручил доверенному подчиненному заниматься только этим делом (если можно назвать это делом, поскольку в папке не появилось ни единой строки), наказав ни на что другое, если не возникнет особой срочности, не тратить времени. Выбор подчиненного оказался пророческим — не могу взять в толк, каким образом полковник сумел догадаться, что среди прочих грехов я горел желанием продвинуться по службе.
— Решил пометить мою территорию, — сверкнул глазами Викорн.
— Не слишком дружественная акция.
— Нечего парить мне мозги наглыми ответами белых.
— Прошу прошения.
— Ты хоть понимаешь, что это значит?
— Скорее всего упускаю какие-то нюансы.
— Упускаешь самое главное. Никому не позволительно вваливаться ко мне в дом и оставлять слоновье дерьмо на персидском ковре!
— На чем?
— Я говорю о степени оскорбления. Ничего похожего раньше не случалось. Никто — я подчеркиваю, никто, — даже армейские дебилы не позволяли себе подобного. Это был непреложный закон. Без него мы получим… получим…
— Анархию?
Он смотрел на меня и не видел. В данном случае выражение «слепая ярость» оказалось не просто метафорой. Внезапно Викорн остановился, вернулся к столу, взял револьвер и стал внимательно рассматривать, словно высчитывая, на какие преступления способно оружие, затем очень осторожно положил обратно рядом с фотографиями. Я вздохнул с облегчением, потому что видел все это раньше: раскаленная добела слепая злоба очень медленно, но неуклонно сменялась твердой решимостью воспользоваться своим недюжинным интеллектом ради осуществления мести. Взгляд оставался еще остекленевшим, но уже разумным.
— Да, анархию. Неужели фаранги предполагают, будто наше общество способно хоть минуту прожить без правил? Если мы не следуем правилам, написанным на бумаге, это еще не значит, что мы какие-то третьесортные недоумки. Ни один яо пор не смеет метить территорию другого яо пор. Иначе мы снова окажемся в каменном веке.
— Я понимаю.
— Прекрасно, что понимаешь. Ну и что из того? Можно подумать, будто во всей нашей долбаной Вселенной сияние звезд и ход планет зависят от того, понимает что-то Сончай Джитпличип или нет.
— Я не очень…
— Ах не очень! Тебе была поручена секретная папка, и ты должен был оградить меня от неприятностей.
— Вы ни разу не упомянули, что в мои обязанности входило ограждать вас от провокаций Зинны. Вы приказали мне искать возможность…
— Тебе не приходит в голову, что теперь мне придется ответить? — разразился криком Викорн. — И ответ должен быть гораздо весомее того, что он сделал со мной!
Я воздержался от замечания, что это не очень по-буддийски.
Полковник все еще тяжело дышал, но самообладание к нему возвращалось.
— Отчитайся, сколько арестов мы произвели по делам о наркотиках с тех пор, как Зинна отвертелся от трибунала.
— Всего два. Оба раза при попытке вывезти наркотики в Европу.
— И?..
— Первый — мелкая сошка, контрабандистка. Признала свою вину. Никакой явной связи с Зинной. У нее нашли героин, а не морфий.
— А другой? — Викорн взглянул так, что у меня затряслись поджилки.
— Простите, не успел закончить дело.
— Как это понимать?
— Отвлекся. Его взяли несколько дней назад, похоже, крупная птица. Но мы сосредоточили все внимание на фаранге, которого завалила Чанья. А потом я уехал на юг.
Полковник сверкнул глазами:
— Этот тип все еще у нас?
— С ним занимаются эксперты.
— Что у него было: морфий или героин?
— Скорее всего морфий.
Викорн снова повысил голос:
— Делай, что тебе положено. Я хочу знать, откуда взялся этот морфий. Не сомневаюсь, что это дурь из той моей партии — Зинна забрал наркотик у военных, когда отвертелся от трибунала.
— Слушаюсь, сэр. — Я почтительно поклонился и закрыл за собой дверь.
А оказавшись в коридоре, поспешил сделать все возможное, чтобы восстановить психику после натиска Викорна. Взгляните на дело вот с какой стороны: полковнику, чтобы предугадать следующий шаг своего соперника, всего-то и надо обратиться к собственному опыту. Предположим, не он, а Зинна оставляет на территории Викорна сотню килограммов морфия, как бы поступила жертва инсценировки? Ваша версия — продала бы наркотик. Так? Генерал находит способ увернуться от подставы (и притом далеко не все всплывает наружу), так неужели он не воспользуется возможностью срубить двадцать миллионов долларов за товар, так великодушно и безвозмездно предоставленный его соперником? Разве раненый бык не бодает красные тряпки?
Вернувшись в кабинет, я первым делом позвонил сержанту Руамсантии.
— Фаранг, которого мы на прошлой неделе задержали с морфием, как его фамилия?
— Бакл, Чарлз. Но он зовет себя Чез.
— Полковник живо заинтересовался этим делом.
— С чего бы?
— Потому что это морфий. Сколько раз мы в последнее время сталкивались с морфием?
— Вообще не сталкивались. Его перерабатывают в героин до того, как он успевает покинуть золотой треугольник.[30]
— Вот именно.
Сержант немного помолчал, затем до него дошло.
— Вау! Викорн — вот уж поистине старый хитроумный лис. Сообразил, что Зинна мог навести справки и убедить своих армейских дружков продать ему обратно конфискованную дурь, чтобы вывезти из страны. Следовательно, генералу нужно срочно избавиться от сотни килограммов опиума, пока кто-нибудь на него не настучал. Лаборатории по производству героина расположены очень неудобно — на севере, значит, времени на переработку нет. — Я не ответил. — В таком случае, если кто-то в это время попадется с опиумом, более чем вероятно, что он — курьер Зинны.
— Совершенно верно.
— Удивительно, как я сам до этого не додумался. — Сержант помолчал. — Вот уж поистине верно: если речь идет о полковнике, ищи запасной план.
— Ты все правильно понял.
Теперь он заговорил с энтузиазмом, даже с некоторой горячностью.
— Сам займусь этим Баклом — он внизу, в камере. Перезвоню в пять.
— Замечательно!
В ожидании ответа исполнительного сержанта позволь, фаранг, поделиться тем, как мы задержали Бакла. Это случилось примерно за день до того, как Чанья убила Митча Тернера.
