том числе и на известных деятелей той эпохи. Одна из них – на министра финансов николаевского царствования под названием «Канкриниада» – заканчивалась обращением к И. С. Мальцеву:
Вместе с Соболевским и сам Мальцев входил в круг достаточно близких знакомых А. С. Пушкина, причем не только в юные годы, о чем уже говорилось, но и гораздо позже, в последние годы жизни поэта. Об этом свидетельствует, к примеру, совместная записка И. С. Мальцева, С. А. Соболевского и А. С. Пушкина Карлу Брюллову, в которой они выражают ему свое почтение летом 1836 года. В переписке Мальцева и Соболевского есть любопытные упоминания, что оба они были кредиторами Пушкина. Ничего необычного в этом видеть нельзя. Брать в долг у друзей было распространенной практикой среди столичной молодежи, в литературной и художественной среде того времени.
А. С. Пушкин.
Однако тональность писем Мальцева на этот счет неприятно поражает и сегодня. Она лишний раз доказывает расчетливый прагматизм его натуры, удивительным образом сочетавшийся в этом человеке с европейской образованностью, остротой ума и тонким художественным вкусом. 2 февраля 1837 года Мальцев пишет С. А. Соболевскому, находившемуся за границей по делам Сампсониевской мануфактуры: «Я должен сообщить тебе грустную весть, любезный Соболевский, нашего милого и любезного Пушкина А. С. уже нет на свете. Он стрелялся со своим свояком Дантесом и через два дня после неизъяснимых мучений умер от последствия раны». Уже в этом письме тон сообщения достаточно прохладный, на уровне светского разговора. Он не проявляет глубокой скорби по поводу кончины Пушкина. Однако его очень заботит, как бы не пропали деньги и столовое серебро, которое, по-видимому, было одолжено Пушкину для хозяйственных нужд. В следующем письме от 13 февраля 1837 года Мальцев писал Соболевскому: «Пушкин перед смертью составил список своим кредиторам, в этот список рука дружбы, к счастью, начертала и твое имя. Так как государь велел заплатить его долги, то и ты будешь удовлетворен. Я подал записку о твоем серебре. Ты должен теперь написать официальное письмо к Жуковскому, одному из опекунов, чтобы серебро твое было выкуплено и вручено мне для сохранения».
Скупость этого богатейшего заводчика отмечали многие, близко знавшие Мальцева. Так, один из дальних его родственников В. А. Муханов писал в своих записках: «Считаясь весьма искусным дипломатом и лучшим советником Нессельроде, И. С. Мальцев в то же время славился своей скупостью. Он имел в избытке капиталы, но подчас урезывал себя даже в питании». В таком же духе говорил о нем и другой его родственник – князь В. П. Мещерский: «Это был скупейший из скупых людей».
И. С. Мальцев прожил долгую и насыщенную событиями жизнь. И если тегеранский эпизод, как мы видели, не сказался на его служебной карьере, то моральная травма, видимо, была достаточно серьезной. Есть косвенные свидетельства глубокого душевного надлома, который он пережил в результате этих событий и морального осуждения со стороны части светского общества. Он становится закоренелым мизантропом. «По-прежнему мотается Мальцев по миру поверенным МИДа: Константинополь, Вена, Париж, Рим… Пребывание его в Италии отмечено королевскими наградами. Но подпись под его письмами – «Вечный жид» – совсем не радостна: этот герой романа Эжена Сю наделен бессмертием, непрерывно скитается по свету, но нигде не находит успокоения. Так и Мальцев: семьи нет, детей нет. Увлекались им очаровательные женщины: Александра Трубецкая, Софья Карамзина – но не было глубокого чувства к взбалмошному острослову, каким он им казался. А ему для супружества мешал закоренелый скептицизм».
В 1838 году, после смерти брата (магистра Дерптского университета), умершего во Франции, Мальцев писал Соболевскому: «Теперь все надежды рушатся безвозвратно. Грусть как свинец лежит на сердце; с кончиною брата как будто расторглось последнее звено, привязывавшее меня к жизни; чувство одиночества подавляет меня, разочаровывает будущность. Жить без надежд, без желаний, Бог знает для чего: это несносно. Особенно несносен мне Париж. Нигде не чувствовал я себя столь одиноким, как среди этой толпы, шумной, суетящейся толпы людей мне совсем чужих».
Итак, богат, знатен, а в жизни смысла не видит. Нет даже наследников. Многие современники отмечают в своих воспоминаниях, что ранее открытый и общительный, «умный, ловкий и веселый практический человек» (на веселый характер молодого Мальцева указывала и С. Н. Карамзина в одном из писем, которая, описывая один великосветский обед, говорила о нем – «трещал без умолку»), он становится с течением времени замкнутым, сторонится людей. Имеющиеся характеристики его облика в конце жизни красноречиво говорят об этом. Эти характеристики подчас противоречивы и резки, но в них почти всегда подчеркивается острый ум и разносторонняя образованность Мальцева.
В 60-х годах царь-реформатор Александр II искал новых людей, способных осуществлять его планы в различных сферах общественной жизни. И. С. Мальцева, считавшегося талантливым администратором, прочили в товарищи министра просвещения. Вот какую характеристику дает ему в связи с этим В. А. Муханов: «Царь ныне желает определить на это место Ивана Сергеевича Мальцева, уже 35 лет служащего в Министерстве иностранных дел. Мальцев, при некотором уме и хорошем образовании, нерешителен, мелочен, формалист и боится всякой ответственности. Сделанное ему предложение привело его в трепет, и он решительно не изъявляет согласия. Его особенно пугает мысль, что государь призовет его и тогда отказ будет невозможен».
Мальцева в эти годы также не раз называли в качестве одного из кандидатов на пост министра финансов. Его глубокую осведомленность в финансовых вопросах не раз отмечали окружающие. Князь В. П. Мещерский, хорошо знавший о жизни Мальцева и его пристрастиях, подмечал многие странности его натуры. «Высшие круги, – пишет он в своих записках, – искали кандидата в министры финансов… Ему задавали вопрос: «Отчего вы не министр финансов?» Мальцев отвечал: «Где нам, дуракам, чай пить, в калашный ряд с суконным рылом не лазь… я слишком стар».
И дальше: «Мальцев занимал должность непременного члена совета при Министерстве иностранных дел. Сослуживцы находили его оригинальным и типичным, начиная от ума и кончая феноменальным скряжничеством. Этот человек ни разу ничего не просил и ничего не искал для себя, но послушно давал себя вести тем родственникам, которые толкали его по чиновничьей лестнице снизу кверху и довели его до одной из высших должностей в Министерстве иностранных дел, где всего менее его интересовали иностранные дела… Мальцев исключительно интересовался только финансовыми вопросами России. Когда заходил разговор о финансах, у Мальцева зажигался взгляд, прояснялось лицо, и он говорил так, как не говорил ни о чем другом… Обо всем, что не относилось к финансам, он говорил неохотно, с саркастической улыбкой или скептически, либо отвечал остроумной эпиграммой в прозе. Он производил впечатление скептика, на все глядевшего с добродушным, хотя и презрительным равнодушием. С Мальцевым для формы официально советовались по дипломатическим делам… Но никто не советовался с ним как с умным и знающим финансистом».
Вместе с тем, замечает автор воспоминаний, Мальцев «сам утверждал себя в самом отдаленном от света уединении: он избегал светских отношений и везде и всегда сторонился людей. Владея огромным состоянием, он жил, как пассажир на станции, не зная ни домашнего очага, ни еще менее своего дома. Часть зимы он жил старым холостяком в одной комнатке, в доме своего двоюродного брата (генерала С. И. Мальцева. – М. Г.), а другую часть проводил за границею, где нанимал маленький номер и жил, как бедняк, отказывая себе во всем, что не было крайней нуждою. Надо думать, что если он никогда не женился, то, вероятно, по той же причине, по которой он отказывался от какого-нибудь высокого поста, чтобы не иметь дома и не издерживать на ненужное деньги».
В то же время на предпринимательском поприще И. С. Мальцеву сопутствовал успех. Он являлся одним из крупнейших землевладельцев на Рязанщине. В одном Касимовском уезде ему принадлежало более 37 тыс. десятин земли, где в 11 селениях насчитывалось 524 двора и 2180 душ мужского пола. На его семи стеклянных предприятиях работало 654 мастеровых, живших при фабриках. В 40-е годы на каждой из крупнейших мальцевских фабрик производилось хрустальных изделий на сумму до 150 тыс. рублей серебром. Мальцеву впервые удалось «производство рубинового стекла, выкрашенного медью, равным образом и уранового стекла, зеленовато-желтого», пользующегося особым спросом. С его именем связано и формирование заводской коллекции гусевского художественного стекла. Именно он положил начало сбору
