— Да я так, просто девичье любопытство.
— Вот и запрячьте его подальше, завяжите бантиком. Повторяю, дело деликатное, и меньше всего мне нужно, чтобы кто-то разнюхивал мотивы и доискивался причин. Словом, за работу, как и подобает пай- девочке! Раздобудете ожерелье, передадите его мне, пока никто не смотрит, а потом — выкиньте все из своей хорошенькой головки раз и навсегда!
— Как скажете. А теперь, переходя к делу, что мне с этого будет?
— Триста долларов.
— Да ну! Совсем не та сумма!
— Это все, что у меня есть.
Фанни призадумалась. Триста долларов — деньги, конечно, жалкие, но все-таки деньги. Всегда пригодятся на меблировку молодоженам, а работа, как ее описали, совсем простенькая.
— Да ладно! — уступила она.
— Так беретесь?
— Ну!
— Умница! — похвалил Уоддингтон. — Где я смогу вас найти?
— Вот мой адрес.
— Черкну вам записочку. Вы все поняли?
— А то! Я прячусь в кустах, выжидаю, пока никого не будет, а потом проскользну в комнату, стяну ожерелье…
— И передадите его мне!
— Само собой.
— Я буду ждать в саду под окнами и встречу вас, как только вы появитесь. Таким образом, — Уоддингтон устремил на свою юную помощницу спокойный, многозначительный взгляд, — мы избежим всяких фокусов-покусов.
— Каких еще фокусов-покусов? — поинтересовалась Фанни.
— Да так, никаких, — небрежно махнул рукой Уоддингтон. — Фокусов-покусов, и все!
ГЛАВА VII
Каждому известно, что есть много способов измерять время; и с давних пор ученые мужи жарко отстаивают каждый свой. Гиппарх Родосский злорадно усмехался, стоило упомянуть при нем Марина Тирского; а взгляды Ахмеда ибн Абдаллы из Багдада до колик смешили Пурбаха и Региомонтана. Пурбах, в обычной своей грубовато-добродушной манере, говорил, что человек этот, видимо, настоящий осел, а когда Региомонтан, чьим девизом было «Живи и другим не мешай», убеждал, что Ахмед просто молод и честолюбив, а потому не следует судить его слишком сурово, Пурбах спросил: «Да-а?» — и Региомонтан отвечал: «Да, да» — на что Пурбах воскликнул, что от Региомонтана его просто тошнит. Так случилась их первая ссора.
Тихо Браге мерил время широтами, квадрантами, азимутами, крестовинами, армиллярными сферами и параллактическими линейками и частенько говаривал жене, выводя азимут и выставляя кошку на ночь: «Самое верное дело!». А потом, в 1863 году, явился Доллен с его «Die Zeitbesttimmung vermittelt des tragbaren Durchgangsinstrument im Verticale des Polarstens» (ставший бестселлером в свое время, а впоследствии экранизированный под названием «Грехи в багровых тонах») и доказал, что Тихо, перепутав как-то вечерком, после бурного ужина в Копенгагенском университете, амиллярную сферу с квадрантом, все свои исчисления вывел неправильно.
Истина же в том, что время измерить невозможно. Для Джорджа Финча, наслаждавшегося обществом Молли, следующие три недели мелькнули, как одно мгновение; а для Хамилтона Бимиша, чья любимая девушка укатила в Ист Гилиэд, штат Айдахо, представлялось невероятным, что хоть один разумный человек может предположить, будто в сутках всего двадцать четыре часа. Случались моменты, когда Хамилтону чудилось, будто с луной что-то стряслось и время застыло на одной точке.
Но вот наконец три недели миновали, и в любую минуту Хамилтон мог услышать, что Юлали вернулась в мегаполис. Весь день напролет он расхаживал со счастливой улыбкой на лице, и сердце у него колотилось и пело от избытка чувств, когда он вышел встретить Гарроуэя, который только что появился в его квартире.
— А, Гарроуэй! — воскликнул Хамилтон. — Ну, как дела? Что привело вас ко мне?
— Как я понял, сэр, — ответил полисмен, — вы просили принести вам мои стихи, когда я их закончу.
— Ах да, конечно, конечно! Запамятовал. С памятью у меня что-то последнее время. Итак, вы написали первые свои стихи, а? Про любовь, молодость и весну, наверное…
Их перебил телефонный звонок.
— Простите. — Хотя аппарат разочаровывал его последние дни раз за разом, Хамилтон все-таки возбужденно подскочил и сорвал трубку.
— Алло?
— Алло-о?
На этот раз разочарования не последовало. Голосок был тот самый, так часто звучащий в его мечтаниях.
— Мистер Бимиш? То есть — Джимми?
Хамилтон глубоко вздохнул и до того обрадовался, что в первый раз с тех пор, как он достиг совершеннолетия, сделал вдох через рот.
— Наконец-то! — закричал он.
— Что вы сказали?
— «Наконец-то!» С тех пор, как вы уехали, каждая минута тянулась для меня, будто час.
— И для меня тоже.
— Вы серьезно? — страстно выдохнул Хамилтон.
— Да. В Ист Гилиэде минуты всегда так тянутся.
— А, да-да, — несколько обескураженно пробормотал Бимиш. — А когда вы вернулись?
— Четверть часа назад. Хамилтон воспарил снова.
— И сразу позвонили мне?
— Да. Хотела узнать телефон миссис Уоддингтон в Хэмстеде.
— И это
— Конечно, нет. Я хотела узнать, как вы…
— Правда? Правда?
— …и скучали ли обо мне.
— Скучал ли!
— Значит, скучали?
— Конечно! Конечно!
— Как мило с вашей стороны! А я уже подумала, вы о моем существовании и думать забыли.
— У-ух! — в полном расстройстве выкрикнул Бимиш.
— А хотите, я что-то скажу? Я тоже скучала.
Хамилтон сделал еще один глубокий, абсолютно ненаучный вдох и уже готов был излить всю душу в аппарат, отчего провода наверняка бы расплавились, как вдруг нахальный мужской голос ударил по барабанным перепонкам.
— Эд, это ты?
— Нет! — загремел Хамилтон.
— А это — Чарли. Эд, в пятницу годится?
— Нет! — прогрохотал Хамилтон. — Слезь с провода, болван! Убирайся, чтоб тебя!
— Разумеется, если хотите, — отозвался нежный женский голосок, — но…
— Прошу прощения. Простите, простите и еще раз простите! Какой-то дьявол в образе человеческом
