в своих замках обжирались и распивали вина, а снаружи те, кому не повезло, испытывали всякого рода лишения.
Тут, прервав мои укоризненные мысли, Бассет проговорила:
— Берти.
— А?
Молчание.
— Чего? — переспросил я.
Ответа не последовало. Получалось вроде такого телефонного разговора, когда на одном конце ты сидишь и кричишь: «Алло! Алло!» и не подозреваешь, что на другом конце уже ушли пить чай.
Но в конце концов она все же прорезалась:
— Берти, мне нужно вам кое-что сказать.
— Что?
— Мне нужно вам кое-что сказать.
— Это я понял. Я спрашиваю: что?
— А-а. Я подумала, вы не расслышали, что я говорю.
— Что вы говорили, я прекрасно расслышал. Но что вы собираетесь сказать?
— Понятно.
— Вот и хорошо.
С этим мы разобрались. И тем не менее она, вместо того чтобы перейти к делу, опять взяла тайм-аут. Стоит, пальцами крутит и носком туфли разгребает гравий. А когда заговорила, то я едва на ногах устоял.
— Берти, вы читаете Теннисона?
— Только при крайней необходимости.
— Вы очень похожи на одного рыцаря Круглого Стола из «Королевских идиллий».
Я, понятно, слышал про них — Ланселот там, Галахад и вся их компания, но в чем сходство, ума не приложу. Может быть, она подразумевает каких-то других рыцарей?
— То есть, в каком смысле?
— У вас такое щедрое сердце, такой деликатный характер. Вы такой великодушный, бескорыстный, благородный. Я всегда понимала, что вы один из немногих настоящих рыцарей среди всех моих знакомых.
Ну, что можно сказать в ответ на такую лестную аттестацию? Я буркнул: «Вот как?» или что-то в этом смысле и не без смущения принялся растирать выпуклые части. Опять воцарилось молчание, нарушаемое только, когда я взвизгивал, надавив чересчур сильно.
— Берти.
— Да?
Она судорожно сглотнула.
— Берти, вы будете великодушны?
— Сделайте одолжение. Всегда рад. А в чем, собственно, дело?
— Я сейчас подвергну вас самому суровому, самому жестокому испытанию, какое только выпадало на чью-либо долю. Я должна…
Это мне сильно не понравилось. Я поспешил уточнить:
— Я, конечно, всегда готов вам услужить, но я только что после зверски тяжелого велопробега и на мне живого места нет, особенно на… ну да, как я уже сказал, живого места нет. Если требуется что-то принести сверху, я…
— Нет-нет, вы не поняли.
— Д-да, не совсем.
— Видите ли… Ах, мне так трудно сказать… Вы сами не догадываетесь?
— Нет, провалиться мне, ни в одном глазу.
— Берти… Отпустите меня!
— Я вас где-то зацепил, что ли?
— Освободите меня!
— Осво…
И тут вдруг я все понял. Это я, наверное, от усталости так туго соображал.
— Что-о?! — воскликнул я и пошатнулся. Левая педаль провернулась и стукнула меня по голени. Но в порыве восторга я даже не крякнул.
— Освободить вас?
— Да.
Но в этом вопросе мне нужна была полная ясность.
— То есть вы хотите все отменить? Вы решили все-таки выйти за Гасси?
— Только если вы будете так добры и великодушны, что согласитесь.
— Да я пожалуйста.
— Я дала вам обещание.
— Да Бог с ними, с обещаниями.
— Так, значит, вы в самом деле…
— Вполне.
— О, Берти!
Она вся затрепетала сверху донизу, как молодое деревце. Кажется, это молодые деревца трепещут сверху донизу, если я не ошибаюсь.
— О, чистейший, безупречнейший рыцарь! — пролепетала она умирающим голосом. И поскольку больше тут добавить было нечего, я откланялся, сославшись на то, что две-три песчинки все же засыпались мне за шиворот и надо, чтобы слуги принесли мне перемену просторной одежды. А ей я порекомендовал немедленно отправиться к Гасси и сообщить ему, что все улажено.
В ответ она вроде как икнула, подскочила и чмокнула меня в лоб. Противно, конечно, но, как сказал бы Анатоль, можно перетерпеть неприятности вместе с приятностями. Через мгновение она уже умчалась в сторону столовой, а я, свалив велосипед в кусты, рванулся вверх по лестнице.
Как я ликовал, нет нужды распространяться, это легко себе представить. Человек стоит с петлей на шее, и палач уже готов выбить из-под него доску, и вдруг мчится гонец на взмыленной лошади, размахивая повелением об отмене казни, — все это не идет в сравнение с тем, что пережил я. Ни в какое сравнение. Я был полон такого блаженства, что, идя через холл, даже про Дживса думал миролюбиво.
Но только ступил на первую ступеньку, как сзади меня окликнули, и я обернулся. Посреди холла у меня за спиной стоял Таппи. Похоже, он ходил в подвал за подкреплениями: под мышкой у него виднелось несколько бутылок.
— Привет, Берти, — сказал Таппи. — Вернулся, наконец? — Он весело рассмеялся. — Ну и вид у тебя, прямо «Гибель 'Геспера'».[51] Паровой каток тебя переехал, что ли?
В другое время его дурацкая грубая шутка меня бы возмутила. Но сейчас я был в таком приподнятом настроении, что только отмахнулся и сообщил ему радостную весть:
— Таппи, старина, чертова Бассет выходит за Гасси Финк-Ноттла.
— Да? Пожалуй, можно посочувствовать обоим.
— Ты что, совсем глупый? Не соображаешь, что из этого следует? Из этого следует, что Анджела опять свободна, тебе надо только продумать ходы, и…
Он жизнерадостно загоготал. Я заметил, что он чрезвычайно весел. Я сразу обратил на это внимание, еще раньше, но сначала приписал его настроение воздействию алкоголя.
— Господи! Как же ты отстал от жизни, Берти! Ничего удивительного, конечно, если кататься на велосипеде всю ночь напролет. Мы с Анджелой уже несколько часов как помирились.
— Ну? Правда?
— Мир, мир навсегда, все забыто, да-да-да. Минутная размолвка, и только. В таких случаях требуется лишь немного уступчивости и гибкости с обеих сторон, и все. Мы встретились с глазу на глаз, все обсудили. Она взяла назад мой двойной подбородок, я согласился с ее акулой. Проще простого. Всего-то дел на две
