провел рядом с ним в общей сложности целый месяц.
— Так куда мы все-таки едем?
— В Кембридж, — коротко бросил он и резко тронул машину с места.
Кембридж так Кембридж, какая мне разница! Но даже при слабых в ту пору познаниях в географии страны мне было известно, что Кембридж находится на север от Лондона и чуть-чуть к востоку, а машина пошла по автостраде М 4 — на запад. Потом, правда, свернула на север и принялась петлять по второстепенным дорогам, чуть не поминутно, как сказали бы моряки, меняя галс, — но при чем тут Кембридж?
Со слов Уэстолла подразумевалось, что Питер — гид, и даже «опытный гид», но если так, свои обязанности он понимал более чем странно. Он молчал, отвечая лишь на прямые вопросы, и будто нарочно выбирал маршрут в обход достопримечательностей и городов, чтобы и спрашивать было не о чем. Его интересовало одно — телефонная будка, к тому же в строго назначенный час. Искать телефонную будку в Англии, будь то столица или провинция, долго не надо, их попадались десятки. Но вот наконец Питер выбрал будку закрытого типа, красный домик на развилке дорог, и «сиерра» остановилась. Он вышел из-за руля, не забыв, разумеется, вынуть ключи, набрал номер, обменялся с кем-то двумя-тремя фразами. И вернулся заметно раздраженным.
Перекусили в какой-то придорожной харчевне, а потом действительно оказались в Кембридже, уже далеко за полдень, если не под вечер. В Кембридже он снова кому-то звонил. Пробыли там час, от силы полтора, и снова начали петлять по шоссейным закоулкам, пока не попали в старинный городок Стэмфорд, где и заночевали. Если напрямую, сюда от Лондона не набежало бы и ста миль, добраться можно было бы часа за два.
Только со мной, примерно после харчевни, стали опять происходить перемены. В Кембридже я мало что запомнил, сохранился лишь краснокирпичный колер университетских зданий и какие-то лебеди на темном пруду под ивами. А к ночи я и вовсе утратил интерес к происходящему, опять провалился в серую бесчувственную дыру.
Утром картина повторилась. С той разницей, что вопросов я уже вовсе не задавал. Петляли по Средней Англии, пока не попали в Линкольн. Питер снова звонил. И словно вышел на след, которого не мог найти, — перестал кружить и мрачно, целеустремленно погнал «сиерру» на север — северо-запад. За окном промелькнули Донкастер, Харрогейт, потом путеводной нитью стала дорога второго класса В 6165. Потом Питер еще с час колесил по дорогам вне класса — крутые взгорки и повороты, зажатые меж каменных, в рост человека, оград. Не осмотришься и не разъедешься. Голо. Тоскливо. А вопросов я все равно не задавал. Не было у меня вопросов, забыл, как их задают.
И вот он остановился у одинокой фермы, вышел, открыл воротину — почти такую же, как в дальних русских деревнях; из грубо оструганных жердей. Только на воротине был еще большой висячий замок. Замок висел на одной петле, нас поджидали. Миновав ворота, Питер вылез снова, тщательно совместил петли, нажал на дужку до щелчка. Приехали…
Куда же это меня завезли? В моем распоряжении подробнейший, 160 карт, атлас страны и путеводитель издания 1982 года «По сельским дорогам Британии». Но даже сопоставляя источники, координаты этого места могу указать лишь приблизительно. Северный Йоркшир. Одна из самых малонаселенных частей Соединенного Королевства. В масштабе три мили на дюйм, в каком исполнены карты, читаются мельчайшие ручейки, границы отдельных имений и пастбищ. А ферма, именно эта ферма, не отыскивается. Или не обозначена.
Стоит она — для Йоркшира в особенности — довольно красиво, высоко. Мягкие холмы, постепенно снижаясь, сбегают к долине. Там река, за рекой в ясную погоду видны какие-то средневековые развалины, до них мили три. И хоть видны они были не всегда, мешали туманы, и хоть развалины почтенного возраста в Англии, в общем-то, на каждом шагу, реку и долину я с их помощью, пожалуй, определил. Река Юр, долина Уэнсли. И тогда выходит, что развалины на полпути между деревушками Эйсгарт и Уэст Уиттон. Упомянутый путеводитель не считает развалины достопримечательными, предлагаемые туристам маршруты обходят их стороной.
Глухомань. Развлечений никаких, кроме телевизора. Правда, в комнате книжная полочка, но подбор литературы своеобразный: библия, «Оливер Твист» без начала и без конца, да еще десятка полтора детективов в мягких обложках. Форсайт, Ле Карре, Флеминг, а больше всего — Агата Кристи, надоевшая еще со студенческих лет. Кровать, умывальник, голые стены и одно окошко — без решеток, но весьма высоко над землей. Тюрьма. Отнесенная к черту на кулички, полностью исключающая побег и используемая явно не в первый, далеко не в первый раз.
Зачем меня сюда затащили? Только ради контраста с позолоченной клеткой на Редклиф-сквер: веди, мол, себя смирно, не то?.. Нет, чепуха. Если бы меня сослали просто «для острастки», то не стали бы так налегать на «медикаменты». А Питера снабдили ими от души — и на утро, и на день, и на вечер. Числа вновь слились в сплошную неразделимую полосу, и даже недоумение: что я здесь делаю? — вскоре угасло.
Лишь долгое-долгое время спустя, когда я смог наконец ознакомиться не только с первой статьей, а со всей серией выступлений «Литературной газеты» в мою защиту, когда сопоставил их даты с замыслом и перипетиями йоркширской ссылки, я кое-что понял. И это «кое-что» оказалось простым и страшным в своей простоте. Десятки раз я перепроверял результат, прежде чем решился его обнародовать. Нет, другого ответа не дано. Меня сослали в Йоркшир на случай, если развитие событий заставит меня убрать. Убить.
Не часто за весь год своих скитаний по «свободному миру» — а уж острые моменты и экстремальные ситуации шли, кажется, друг за другом — я был так близок к последней черте, как в Йоркшире, и даже не догадывался об этом! Смерть в облике мрачного Питера не отходила от меня ни на шаг. В первые дни он иногда сажал меня в «сиерру» и вывозил «проветриться». Кружил в обычной своей манере по взгорьям и пустошам, где и овец не встретишь, не то что людей. Подъезжал к обрывам и заброшенным шахтам, тормозил, осматривался, трогался дальше. Заброшенных шахт и шурфов, карстовых сбросов и ям в Йоркшире не перечесть. Документов у меня по-прежнему не водилось, оказать сопротивление под «наркозом» я не мог. Достаточно было бы звонка из Лондона, условного сигнала, и… Если бы меня — то, что от меня осталось бы, — когда-нибудь нашли, происшествие попало бы разве что в местные газеты.
Но дни тянулись за днями, а сигнала не поступало. «Лекарства» иссякали. Сначала кончились утренние таблетки, потом не хватило вечерних, и Питер стал выдавать их не по две, а по одной. Мир опять обрел очертания, навалились скука, тоска, уныние, но следом и ярость. И однажды я спросил:
— И долго вы намерены меня здесь держать? Что это вообще все значит?
— Лондонский климат в осенние дни вреден для вашего здоровья, — усмехнулся Питер.
Больше я от него ничего не добился. Но ведь и с ним начали происходить перемены. Он будто обрел дар речи. Я считал, что он как собеседник равен нулю, а он оказался способен даже острить. У него обнаружились какие-то личные интересы, например к профессиональному биллиарду — «снукеру». Игра, надо согласиться, хитрая, ловкая, зрелищная, и жаль, что у нас не распространена. Мое знакомство с ней осталось заочным, телевизионным, но Питер толково разъяснил и правила, и тактические тонкости, и странное на первый взгляд явление — огромный зал, толпы болельщиков на крутых трибунах, а в центре, под юпитерами, биллиардный стол — на второй-третий вечер перестало казаться странным, а сделалось вполне занимательным.
Мало того, телевизионные йоркширские вечера «снукером» не ограничились. Я раньше как-то не жаловал телевидения и упустил из виду, что оно, в любом национальном варианте, может служить не только развлечением, но и источником информации. Прозрением на сей счет я также обязан мрачному Питеру, впрочем, день ото дня он становился все менее мрачным. Он познакомил меня с основными выпусками новостей — девятичасовым на Би-би-си, часом позже на Ай-ти-ви. Он же научил дополнять и корректировать их в 22.45 программой «Ньюснайт» — тоже на Би-би-си, но по второму каналу.
Думал ли я, что через год именно «Ньюснайт» подготовит телепередачу о «деле Битова», на которую я часто ссылаюсь?
Правда, новости с Родины были скудны, отрывочны и, что называется, «поданы» — но и скупые новости лучше, чем ничего. А Питер, помогая преодолеть эту скудность, начал выспрашивать меня о жизни
