но ни один справочник — ни «Кто есть кто», ни «Биографии года» — сведений о нем не дает.
Персонаж американский, зовут его Джон Баррон. Пропустить я его не смогу, да и не надо, однако подробное с ним знакомство опять-таки чуть-чуть отложу. На родной своей американской почве он, думаю, будет выглядеть натуральнее, чем в лондонском отеле «Клэридж», где я встретился с ним впервые. «Клэридж» старомодно аристократичен, сплошь манеры и этикет, так и хочется надеть на здание серый цилиндр, вставить в окно бельэтажа монокль и присвоить отелю герцогский титул. Баррон же, хоть и занял один из лучших номеров, был подчеркнуто простоват, одет небрежно, нагло и дурашливо развязен. Но — ухо востро: не маска ли это? Глазки-то у него пристальные…
На следующий день после «Клэриджа» я предпринял еще одну самостийную поездку. Не отдаете ключей — пусть вам же будет хуже. Вокзал Кингз Кросс, славный древний город Йорк. На самом скоростном экспрессе — два часа, столько же обратно. И в Йорке часа четыре, если не пять. Не затем даже, чтобы вновь пошевелить «коробочку», а чтобы успокоиться и подумать. Не наломал ли я дров, не натворил ли ошибок с Барроном?
По-видимому, не наломал и не натворил. Через две недели после поездки в Йорк я сошел с самолета в ощеренные бетоном ущелья его младшего тезки — Нью-Йорка. С вызовом из редакции «Ридерс дайджест», американской визой и, как я и надеялся, с новым паспортом в кармане.
НЬЮ-ЙОРК. ВИД НА СТАТУЮ СВОБОДЫ СО 107-го ЭТАЖА
Едва Баррон вывел машину на автостраду, он спросил со смешком:
— Ну как по-вашему, похоже, что эта страна развалится с минуты на минуту?
— Помилуйте, Джон, разве я когда-нибудь утверждал что-либо подобное?
— Ну не вы лично, так ваши коллеги по советской прессе утверждали и утверждают.
— У серьезных журналистов я таких примитивных суждений не встречал.
Смешок погас, он стал впадать в раздражение.
— Да оглянитесь вокруг! Вы же наконец в Америке! Что вы чувствуете? Нравится вам здесь?
— Я же только что с самолета, ничего еще не видел…
— Как ничего? А это?..
Он даже руки от руля оторвал, чтобы взмахнуть пошире.
А вокруг не было ровным счетом ничего особенного. Поля и перелески, редкие коттеджи среди листвы да рекламные щиты. Автострада, правда, была хороша, и то ничем не лучше новых английских. И казалось, мы не едем — ползем, потому что лимит скорости в Америке много ниже английского: 55 миль, 88 километров в час, а для мощнейшей машины с мотором сил на двести — разве это скорость?
— Просторно у вас, — сказал я, слегка задержав ответ. Несложная ситуация, вроде бы ничем непосредственно не угрожающая, но уж больно неожиданная и, возможно, с подвохом. — Дышится иначе, чем в Европе. Только очень уж жарко.
— Это не проблема, сейчас включу кондиционер.
Оконные стекла полезли вверх, заурчало, стало прохладнее. Хотя настоящей жары и на улице не было: что такое американские «сто плюс сто» — сто градусов по Фаренгейту плюс сто процентов влажности, — мне еще предстояло узнать. Как предстояло еще понять, насколько же типичным для Америки был этот вроде бы незначительный дорожный разговор. Типичным и в ожидании похвал с порога, авансом, и в убеждении, что любую проблему, от крохотной до гигантской, можно, были бы деньги, решить простым нажатием кнопки.
Где-то раньше я сравнил первых явившихся мне без грима американских персонажей с карточными фигурами. Джон Дими Паница, помнится, показался мне королем пик, если не тузом. Только где ему! На поверку, в американской колоде, вышло — валетишка, что же до Баррона, то карта действительно козырная, но не старше десятки. Знатоки поправят: изобретены, мол, и такие карточные игры, где десятки могут бить королей, все зависит от правил. Но перед тузами, подлинными, десятки пасуют даже в игре без правил. А ей, этой десятке, было уже ведомо, что пойдут не мелочась — с туза.
Впрочем, вначале мне предъявили еще одного валета по имени Джерри.
Те, кому доводилось бывать в Нью-Йорке, уже заметили, что в моем описании что-то не так: дорожный пейзаж «не соответствует». Верно. Межконтинентальный «боинг» сел не в Нью-Йорке, а в вашингтонском аэропорту Даллес. Зачем понадобилось лететь в Нью-Йорк с пересадкой, понятия не имею. То ли планы поменяли, когда я уже находился в воздухе, то ли тузу втемяшилось напустить на меня предварительно еще одного валета. Может, он доверял только этому валету и никому другому.
Из аэропорта, минуя столицу, Баррон повез меня к себе домой, в пригородный поселок Фолсчерч. И, как острили за кулисами провинциальных театров, «в кустах случайно отыскался рояль» — в гости к Баррону «случайно» пожаловал Джерри. Усатый и нагловатый, как истый карточный валет, но притом привычный прятать наглость за словесной уклончивостью: такая привычка, по-моему, доказывала почти бесспорно, что сей валет — из чиновной масти. Какое ведомство представлял Джерри? ЦРУ? Госдепартамент? Или, что наиболее вероятно, какой-нибудь «мозговой трест» типа «Херитидж фаундейшн»? Прежде чем я покинул Америку, Баррон разболтал, что в финансировании моей поездки означенный Фонд принимал прямое участие…
Самое время сказать без обиняков, что выбор Джона Баррона на роль главного моего наставника за океаном оказался мне на руку. Он был не просто самоуверен и хвастлив — он пил, ежедневно и тяжело. А напившись, безголосо орал патриотические гимны эпохи войны Севера с Югом, заходился сальными анекдотами чуть помоложе и непременно норовил «блеснуть» осведомленностью. Его откровения бывали то смехотворны, то кошмарны, но подчас и полезны: пока еще я сумел бы выяснить что-то окольным путем, а Баррон, глядишь, уже «отличился».
Даже в аэропорт он приехал отчетливо под хмельком. А как только добрался до дому и добавил стаканчик — усатый принял на себя функцию бармена, — его развезло. Язык стал заплетаться, а уж терпения дожидаться, пока Джерри подступится к сути дела, и подавно не хватило.
— Ну давай, давай, — обратился Баррон к «случайному гостю», — выкладывай гостю, чего нам от него надо. Давай, не тушуйся, он же должен соображать, что в Америку не приглашают за здорово живешь. Когда мы с тобой обсуждали программу его поездки, ты говорил, что ее следует рассматривать как небольшой аванс. Вот и растолкуй, за что.
Тем не менее Джерри и тут откликнулся не сразу. Отпустил замечание о погоде, потом углубился в изучение полок с книгами и пластинками. Баррон выругался:
— Да ну вас, политиков! Храбрецы кулуарные! Как до дела дойдет, вы в кусты. Зато когда пенки снимать, вы тут как тут… Ну ладно, — он повернулся ко мне, — как вы отнесетесь к предложению выступить свидетелем на предстоящем процессе против болгар, замешанных в покушении на папу римского? Это ведь не новое для вас предложение, не так ли?
— И да и нет. Были намеки, открытого предложения не было. Но разве процесс состоится здесь, в штате Вирджиния?
Нахальный вопрос. Много раз к тому времени я давал себе зарок воздерживаться от язвительных, агрессивных вопросов, и вот опять. Ведь не спорить я должен был с ними, а вызнавать, запоминать, вести свою игру — и не вытерпел. Хорошо, что Баррон был пьян и ответил на алкогольном серьезе:
— Судьба процесса решается здесь…
— С чем же, по-вашему, я должен выступить? С утверждением, что я генерал советской разведки, как писали осенью?
И тогда Джерри оторвался наконец от созерцания книжных полок и вмешался лично:
— Это, безусловно, ерунда. Или, если хотите, артподготовка. Нет, вы должны сказать, что Москва была заинтересована в устранении папы и «болгарский след» — не вымысел, а правда. В устах сотрудника «Литературной газеты» это прозвучит убедительно. Вы заявите, что результаты проведенного газетой расследования были фальсифицированы по заданию свыше…
— И суд поверит подобному заявлению без доказательств?
